Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
Ладно, чего там. Таков уж закон вселенной. Жизнь человека торжествует, пластмассовый сценический образ терпит крах… как ни крути, обмен более чем достойный. Уснуть бы теперь, да поскорей…
Дрожа от холода, Маквэйн с головой закутался в одеяло и сомкнул веки.
Назавтра, задолго до появления Рыбус, Маквэйна навестил провизионщик с целой партией продовольствия, разбудивший его ни свет ни заря.
– Вижу, у тебя и температура, и кислород по-прежнему сверх нормативов, – заметил он, щелкнув замками шлема.
– В пределах возможностей оборудования, – скромно ответил Маквэйн. – Далее – все вопросы к производителю.
– Ладно, я-то тебя не выдам. Кофейком угостишь?
Усевшись за стол один против другого, оба принялись за суррогатный кофе.
– Только что заворачивал к куполу этой девчонки, Ромми, – сообщил провизионщик. – Говорит, вылечилась окончательно.
– Ага. И мне вчера среди ночи звонила, рассказывала, – подтвердил Маквэйн.
– А еще говорит, будто это ты ей помог.
На это Маквэйн не ответил ни слова.
– Жизнь человеку спас.
– О'кей, о'кей, – проворчал Маквэйн.
– Что с тобой?
– Просто устал жутко.
– Да уж, наверное! Тут поди не устань. Господи, ну и бардак у нее… ты ей прибраться при случае помоги. Хотя бы от мусора избавиться и продезинфицировать все к чертовой матери: там же не купол – сплошная помойка. Она ведь за системой утилизации отходов не уследила, сток засорился, переполнился, и вся эта гадость обратно хлынула, прямо на шкафы со стеллажами, где хранятся продукты. Зрелище… в жизни такого не видел. Конечно, она ж ослабла, как…
– Поглядим. Разберемся, – оборвал его Маквэйн.
– Главное дело, выздоровела, – смущенно пожав плечами, подытожил провизионщик. – Сама себе лекарства вкалывала, знаешь?
– Знаю, – ответил Маквэйн. – Видел.
«Вот именно, видел. На всю жизнь насмотрелся», – мысленно добавил он.
– И волосы у нее начали отрастать. И слава Богу, а то без парика до сих пор смотреть страшно, скажи?
Маквэйн поднялся на ноги.
– Пора метеосводки готовить к эфиру. Прости, на треп времени больше нет.
Незадолго до ужина к входному люку его купола подошла Рыбус Ромми, нагруженная кастрюлями, сковородами, тарелками и аккуратными свертками. Маквэйн впустил ее внутрь. Без единого слова пройдя на кухню, Рыбус грудой свалила принесенное на стол и наклонилась за парой свертков, соскользнувших с верхушки образовавшейся кучи.
– Как же я рада вас видеть, – сказала она, избавившись и от шлема.
– Взаимно, – откликнулся Маквэйн.
– Обычно тако готовится около часа. Потерпите?
– Конечно, – подтвердил он.
– Мне вот что пришло в голову, – продолжила Рыбус, водрузив на включенную плиту сковороду с топленым салом. – Надо бы нам отдохнуть. У вас очередной отпуск скоро? Мне полагается две недели, хотя положение осложняет болезнь. Большую часть отпуска пришлось использовать как отпуск по нетрудоспособности. Хотите – верьте, хотите – нет, мне урезали по полдня в месяц только за то, что не могла управляться со станцией! Где ж это видано, а?
– Рад видеть, что вы окрепли, – мягко сказал Маквэйн.
– И еще как окрепла, – похвастала Рыбус, но тут же, смутившись, в растерянности оглянулась на него. – Вот растяпа-то, забыла фарш захватить! Проклятие!
– Хотите, дойду до вашего купола, принесу, – поразмыслив, предложил Маквэйн.
Рыбус в унынии опустилась на стул.
– Без толку: я ведь и разморозить его забыла. Только сейчас о нем вспомнила. С утра собиралась вынуть из морозилки, чтобы оттаял, но отвлеклась – кое-какие письма села дописывать, и… Может, другое-что-нибудь приготовим, а тако оставим на завтрашний вечер?
– О'кей, – согласился Маквэйн.
– Да, еще чай ваш обратно надо бы принести.
– Какой чай? Я оставлял вам всего четыре пакетика.
В глазах Рыбус отразилось искреннее недоумение.
– А мне казалось, вы целую коробку этого «Утреннего Грома С Небес, выдержанного» принесли. Нет? Тогда откуда она могла взяться? Наверное, провизионщик привез. Знаете, я лучше просто посижу с вами немного, только… не могли бы вы телевизор включить?
Маквэйн послушно включил телевизор.
– Есть у меня любимый телеспектакль, – продолжила Рыбус. – Ни одного выпуска не пропускаю. Мне вообще нравятся истории о… да, надо ведь вам рассказать, в чем там дело, если уж смотреть вместе.
– А может, ну его, а? – пробормотал Маквэйн.
– Понимаете, ее муж…
«Окончательно спятила, – подумал Маквэйн. – Можно сказать, мертва. Тело поправилось, а разум погиб».
– Мне нужно кое-что вам сказать, – не слишком уверенно проговорил он.
– Что?
– Вы…
Однако продолжить Маквэйн не сумел.
– Мне исключительно повезло, – объявила Рыбус. – Невероятно. Вы еще в самом худшем состоянии меня не видели: я не хотела показываться вам на глаза. Химиотерапия… слепота, глухота, паралич, а под конец – приступы судорог вроде эпилептических. И теперь еще на поддерживающих дозах не один год сидеть, но это же ничего, правда? Правда? Поддерживающие дозы… это же вовсе не страшно, да? По сравнению с тем, как могло обернуться… Так вот, ее муж остался без работы, потому что…
– Чей муж? – не понял Маквэйн.
– Я о телеспектакле, – пояснила Рыбус, крепко стиснув в ладони его ладонь. – Вам где отпуск наш хотелось бы провести? Мы, черт возьми, вполне заслуживаем награды – и вы, и я… оба.
– А ваше выздоровление? – напомнил Маквэйн. – Чем не награда для нас обоих?
Однако Рыбус, словно не слыша его, устремила взгляд на экран телевизора. Глаза она по-прежнему прятала за стеклами темных очков, и это почему-то напомнило Маквэйну песню, которую Фокс исполняла в день Рождества для всех населенных планет – самую нежную, завораживающую песню из лютневых сборников Джона Дауленда, адаптированную под себя:
Лежал убогий много лет подряд
С Купелью Овчей рядом, как дитя.
Но стал здоров, лишь обратил свой взгляд,
К Христу, в Нем утешенье обретя.
– … на той работе ему платили огромные деньги, – говорила тем временем Рыбус Ромми, – однако все до единого, сговорившись между собой, принялись его выживать. Эта конторская публика… ну, сами, думаю, знаете. Работала я когда-то в похожем месте, так там… – Замявшись, она оборвала фразу на полуслове. – Будьте добры, вскипятите воды. Мне бы кофе немножко.
– О'кей, – откликнулся Маквэйн и включил плиту.
Сумбурные мысли о смерти
Просыпаюсь с утра и тут же чувствую в квартире прохладу, совершенно октябрьскую прохладу, как будто времена года научились сверяться с календарем. Что мне такое снилось? Какие-то бесплодные раздумья о женщине, которую я любил… Странно: не
