Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
– Все на автоматике.
– Сейчас у вас на пульте горят семь сигнальных ламп. Все красные. Все моргают, – сообщил Маквэйн. – Вы бы хоть звуковыми оповещениями озаботились, чтобы слышать, не оставлять предупреждения без внимания. Прием идет, а данные не пишутся – вот о чем вам стараются сообщить.
– Ну что ж, значит, им не повезло, – вполголоса ответила Рыбус.
– Им бы учесть, что вы серьезно больны, – проворчал Маквэйн.
– Они и учитывают… конечно, учитывают, а как же! И запросто, если что, без меня обойдутся: разве вам не отправляют примерно то же самое, что и мне? По сути, моя станция просто дублирует вашу.
– Нет, это моя – дублирующая, – возразил Маквэйн, – а ваша – как раз основная.
– А-а… один черт, – устало вздохнула Рыбус и поднесла к губам кружку с заваренным Маквэйном чаем. – Горяч чересчур… пусть немного остынет.
Протянутая к прикроватному столику ее рука с кружкой вдруг затряслась, кружка выпала из ослабевших пальцев, и горячий, курящийся паром чай растекся лужей по пластмассовым плиткам пола.
– О Гос-споди, – в ярости прошипела Рыбус, – только этого, только этого не хватало! Что за день? Что за день такой сволочной? За что ни возьмись, все из рук валится!
Маквэйн молча включил вакуумный пылесборник, и электроника купола исправно всосала пролитый чай. Молчал он отнюдь не без причины: его душила, распирала изнутри аморфная, не направленная ни на что конкретное злоба, беспредметная ярость сродни – это Маквейн, как говорится, чуял нутром – ненависти, снедающей Рыбус, выплескивающейся в никуда и в то же время на все вокруг без изъятия.
«Ненависть наподобие тучи мух, – подумал он. – Господи, скорей бы убраться отсюда! Как же я ненавижу эту ненависть – ненависть к разлитому чаю, настолько же жгучую, как и ненависть к смертельной болезни… стригущую всю вселенную под одну гребенку, низводящую до одного-единственного измерения!»
С каждой минувшей неделей Маквэйн предпринимал вылазки в купол Рыбус все реже и реже. Что бы она ни говорила, пропускал мимо ушей, что бы ни делала, оставлял без внимания, а от царящего вокруг нее хаоса, от помойки, в которую превратился ее купол, старательно отводил взгляд.
«Ни дать ни взять, проекция ее мозга, – подумал он как-то раз, мимоходом оглядев бесчисленные мешки с мусором, груды хлама, высящиеся повсюду, даже на вечном холоде за порогом купола. – Деменция это, вот что. Слабоумие чистой воды».
Возвращаясь в собственный купол, он включал Линду Фокс, но… Увы, ее музыка утратила волшебную силу. И голос, и образ – все превратилось в муляж. В синтетику. Казалось, Рыбус Ромми высосала из Фокс искру жизни точно таким же образом, как вакуумный пылесборник ее купола всосал без остатка, до капельки, разлившийся по полу чай.
…Питал надеждой твердой сердце он,
Хоть захлестнул его несчастий вал.
Даже эти слова, льющиеся из динамиков, потеряли весь прежний смысл. Как там выражалась Рыбус? Вторичная сентиментальность. Розовые сопли двойной перегонки. Дерьмо…
Поразмыслив, Маквэйн выключил Фокс и поставил Вивальди, концерт для фагота с оркестром.
«Надо же… сорок концертов, и все, как один, для фагота, – подумал он. – Пожалуй, в смысле разнообразия любой компьютер дал бы Вивальди изрядную фору».
– Вы на волне Фокс, – заглушая Вивальди, зазвучал из динамиков голос Линды Фокс, а на экране преобразователя видео возникло ее лицо – монументальное, залитое звездным светом, в глазах пляшут шальные, дикие искорки. – Вы на волне Фокс, а волна Фокс если подхватит, то уж подхватит!
В минутном приступе ярости Маквэйн принялся стирать с пленок аудио– и видеозаписи Фокс, однако, стерев часов около четырех, опомнился. Пожалев о необдуманном поступке, он вышел на связь с одним из спутников-ретрансляторов и попросил продублировать утраченное, но со спутника ответили, что на данный момент нужных записей в наличии нет.
«Ну и черт с ними, – рассудил он. – Подумаешь, ценность!»
Посреди ночи его, спавшего крепким сном, разбудил звонок телефона. На звонок Маквэйн не ответил, как и на следующий, раздавшийся спустя минут десять.
Однако спустя еще около десяти минут телефон зазвонил в третий раз.
– Хелло, – просипел Маквэйн, сняв трубку.
– Привет, – сказала Рыбус на том конце провода как ни в чем не бывало.
– Чего вам? – буркнул Маквэйн.
– Я вылечилась.
– То есть у вас ремиссия наконец началась?
– Нет, не ремиссия… полное излечение. Мне только что сообщили из МЕД. Их компьютер изучил все мои данные – снимки, результаты анализов и так далее, и… словом, от склеротических бляшек не осталось даже следа. Конечно, центрального зрения пострадавшему глазу уже не вернешь, но в остальном со мной полный порядок, а… А у вас как дела? – выдержав паузу, поинтересовалась Рыбус. – Вы ведь пропали куда-то… надолго, будто на целую вечность. Я уже забеспокоилась.
– Со мной все о'кей, – заверил ее Маквэйн.
– Такое событие обязательно нужно отпраздновать.
– Действительно, – согласился он.
– Ужин для нас приготовлю, как раньше… вам чего бы хотелось? Я, например, жутко соскучилась по мексиканской кухне. Тако у меня здорово получается, и мясной фарш в морозилке, помнится, был. Главное, чтоб не испортился. Разморожу, проверю. Как по-вашему, где лучше встретиться? Мне к вам прийти, или вы сюда…
– Давайте отложим подробности до завтра, – с усталым вздохом перебил ее Маквэйн.
Рыбус ненадолго умолкла.
– Простите, что разбудила посреди ночи. Мне только что позвонили из МЕД, а… а вы ведь – мой единственный друг, – призналась она и вдруг – невероятное дело! – всхлипнула.
– Все о'кей, – успокоил ее Маквэйн. – Главное, вы здоровы.
– Я тут… совершенно расклеилась, – хлюпнув носом, продолжила Рыбус. – Все, извините. Завтра поговорим. Однако вы правы: самой не верится, но я справилась. Ожила.
– А все – благодаря силе духа, – заметил Маквэйн.
– Все – благодаря вам, – возразила Рыбус. – Без вас я бы давно опустила руки. Знаете, я, конечно, об этом даже не заикалась, но… но смертельную дозу снотворного втихаря припасла, и…
– Все, – вмешался Маквэйн. – Достаточно на сегодня. Об ужине завтра днем договориться успеем.
С этим он дал отбой и улегся в постель.
«„Иов, детей и благ земных лишен, Терпеньем муки преодолевал, питал надеждой твердой сердце он, хоть захлестнул его несчастий вал“, как выразилась бы Фокс, – подумал он. – Я помог Рыбус преодолеть хождение по мукам, а она отплатила мне, лишив смысла, превратив в полную чушь самое для меня дорогое. Однако ж Рыбус осталась жива. Одолела болезнь. Выстояла. Будто крыса: мори, истребляй крыс хоть так, хоть сяк, а им все нипочем, и винить их в этом по меньшей мере глупо. Разве можно ставить кому-либо в вину волю к
