Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
…И вдруг обмякла, упала, как будто лишившись чувств. Я тут же бросился к ней на помощь, подхватил сивиллу – лучшую свою подругу, великую, прекрасную подругу всей нашей Республики, не позволив ей, сраженной ужасом зрелища, открывшегося ее взору в глубине коридоров времени, ничком рухнуть с трона. Теперь-то все сделалось ясно: при помощи этого Ока сивилла примечает самое главное, наши грядущие радости и невзгоды. Разумеется, порой ей доводится лицезреть события нестерпимо жуткие, беды, которых нам не одолеть ни за что, как ни тщись!
Однако, в то время как я удерживал на руках бесчувственную сивиллу, случилось еще одно диво: в клубах испарений перед моими глазами начали обретать форму странные силуэты.
– Не нужно принимать их за настоящие, – предупредила сивилла.
Да, голос ее я расслышал, слова понял прекрасно, однако немедленно почувствовал: все это действительно настоящее, пусть даже кажется мороком. Прежде всего увидел я исполинский корабль без весел и парусов… а после узрел и город о множестве тонких, необычайно высоких башен, битком набитый диковинными разноцветными повозками без лошадей. Меня повлекло вперед, а город двинулся мне навстречу, и, наконец, все эти образы смерчем взвихрились вокруг, заслоняя собой сивиллу.
– Вот что я вижу Оком горгоны, – донесся до ушей моих голос сивиллы. – Это Око, Око судеб, Медуза передает то одному, то другому… а ты вот-вот провалишься в…
На сем ее голос умолк.
Играя в траве со щенком, я лениво раздумывал, откуда у нас на заднем дворе осколки пустой бутылки из-под «Кока-колы». Эх, знать бы, кто тут намусорил…
– Филип, беги домой ужинать! – окликнула меня бабушка, выглянув на заднее крыльцо.
Только тут я и заметил, что солнце склонилось к самому горизонту.
– О'кей! – отозвался я, однако игр не оставил.
На глаза мне попалась громадная паутина, а в паутине сучила лапками обмотанная липкими нитями пчела, укушенная пауком. Здорово же она меня ужалила, как только я принялся ее освобождать!
Далее мне вспомнилось чтение очередной страницы с комиксами из «Беркли дейли газетт». Читал я о приключениях Брика Брэдфорда – как он отыскал затерянную в глуши цивилизацию тысячелетней давности.
– Эй, мам, погляди! Вот это сила! – поделился я с матерью. – Идет Брик по карнизу над пропастью, а внизу, на дне… видишь?
Сам я не мог оторвать глаз от старинных шлемов на головах воинов. Картинка внушала какие-то непривычные непонятные чувства… с чего бы?
– Не оторвешь его от этих картинок! – проворчала бабушка, брезгливо наморщив нос. – Почитал бы путное что-нибудь, содержательное, а то – комиксы… нашел чем голову забивать!
Еще миг, и вот я в школе – сижу, любуюсь танцем одной из наших девчонок. Зовут ее Джилл, учится классом старше, в шестом, сейчас на ней традиционная бедла[52], нижняя половина лица прикрыта газовой вуалью, однако прекрасные, живые, исполненные мудрости глаза видны превосходно. Мало этого, они до боли напоминают еще чьи-то глаза, очень и очень знакомые, знакомые с давних пор… но о каких давних знакомствах может идти речь в случае пятиклашки вроде меня? Потом миссис Редмен задала нам писать сочинение, и я написал о Джилл – о чужих, незнакомых землях, где Джилл когда-то жила и танцевала вовсе без ничего выше пояса. Прочитав его, миссис Редмен позвонила матери, и дома мне задали головомойку, только в таких туманных выражениях: бюстгальтеры, то, се… словом, в то время я ничего толком не понял, да и еще многого не понимал. Казалось, в голове хранится куча воспоминаний, самых настоящих, но не имеющих ничего общего ни с детством в Беркли, ни с Хиллсайдской средней школой, ни с нашей семьей, ни с нашим домом. Вспоминались мне змеи, множество змей, только не злых и кусачих – добрых, разумных, нашептывающих на ухо всевозможные мудрые вещи.
Как бы там ни было, стоило мне переписать сочинение, добавив, что на Джилл выше пояса все время хоть что-нибудь да имелось, директор школы, мистер Билл Гейнс, оценил его весьма высоко. Вот после этого я и решил стать писателем.
Однажды ночью привиделся мне чудной сон. Дело шло к окончанию средней школы: на следующий год я готовился перейти в Берклийскую старшую. Снилось мне, будто глубокой ночью – а сон было не отличить от обычного, настоящего сна – я вижу за стеклом человека из космоса в каком-то спутнике из тех, на которых они прилетают к нам. Говорить он не мог, только смотрел на меня, а глаза, глаза-то какие!
Спустя недели две подсунули нам очередную анкету, и я в ответ на вопрос, кем хочу стать, когда вырасту, вспомнив тот сон, написал: «ХОЧУ СТАТЬ ПИСАТЕЛЕМ, СОЧИНИТЕЛЕМ НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ».
Ух и разозлились домашние! Однако, когда они сердятся, я, понимаете, только упрямее становлюсь, а тут еще подружка моя, Исабель Ломакс, заявила: ничего, говорит, у тебя не выйдет, и денег на этом не заработаешь никаких, и вообще вся эта научная фантастика – сплошной идиотизм, а читают ее только уроды прыщавые. Вот после этого я окончательно решил фантастикой и заняться – прыщавым небось тоже свои авторы требуются, а значит, писать только для красавцев с чистыми физиономиями выходит нечестно, несправедливо. В конце концов, мистер Гейнс, директор Хиллсайдской средней, говорил, что Америка зиждется на равноправии, а я с тех пор, как он смог починить мои ручные часы, когда все остальные только руками беспомощно разводили, его здорово зауважал.
В старшей школе учился я сквернее некуда, потому что целыми днями только сидел да писал, и учителя вечно на меня орали, обзывали неслухом, коммунистом и так далее.
– Во как, – только и отвечал я на их вопли.
За это меня в конце концов отправили лично к декану мальчиков[53]. Отругал он меня куда строже, чем дед, и предупредил: не возьмусь за учебу как следует – в два счета из школы вылечу.
Той же ночью мне снова пригрезился крайне странный, необычайной яркости сон. На этот раз снилась мне женщина, куда-то везшая меня в машине, очень похожей на древнеримскую колесницу, и певшая, певшая во весь голос.
На следующий день мне снова пришлось отправиться на «воспитательную беседу» к
