Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
– Еще бы, – усмехнувшись, подтвердил Эд Гантро. – Что ж, почему нет?
– Ты серьезно? – удивился Иэн Бест, впившись в него пристальным взглядом. – Действительно согласен?
– Вот утрясу кое-какие дела, а после, конечно, можно и в Канаду… вдвоем, за компанию.
– Ах, сучье вымя, – выдохнул Бест, – ты, похоже, не шутишь!
– Нет, не шучу, – задумчиво откликнулся Эд. – Правда, сначала согласием жены заручиться нужно. Понимаешь, без официально подписанного женой отказа от претензий в Канаду не уехать, а с такой бумагой постоянный вид на жительство, считай, обеспечен.
– То есть, и мне от Синтии такая бумага нужна…
– А что? Думаю, она подпишет, только согласись алименты на содержание ей присылать.
– По-твоему, подпишет? Отпустит меня подобру-поздорову?
– Разумеется, – подтвердил Гантро.
– Стало быть, ты действительно полагаешь, что супруги нас отпустят, – задумчиво проговорил Иэн Бест, вместе с Гантро усаживая ребятишек в «Мерседес-Бенц». – Да, пожалуй, так оно и есть: Синтия только рада будет от меня избавиться. Знаешь, как она меня обзывает, прямо при Уолтере? «Агрессивным трусом» и еще по-всякому… никакого ко мне уважения!
– Отпустят нас жены, отпустят, можешь не сомневаться, – заверил его Эд Гантро… хотя сам вовсе так не считал.
Вздохнув, он оглянулся на управляющего детприемником, мистера Сэма Б. Карпентера, и водителя спецфургона, санитар-полицейского Ферриса, на данный момент, как сообщил Карпентер газетчикам с телерепортерами, отстраненного от службы, да и вообще сотрудника нового, не успевшего набраться опыта.
– Нет, – рассудил он, махнув рукой. – Не выпустят нас с тобой отсюда. Не выпустят.
Иэн Бест принялся неловко возиться со сложной механикой, раскочегаривая видавший виды двигатель с угольной топкой.
– Как так «не выпустят»? Выпустят, куда они денутся! Видишь, стоят, задерживать нас даже не думают. После того что ты сказал телевизионщикам, да еще тот газетчик все записал для первой полосы… да они ждут не дождутся, когда ж мы наконец уберемся!
– Да я не о них, – безучастно пояснил Гантро.
– Давай сбежим, и все дела.
– В клетке мы с тобой, – вздохнул Гантро. – Обложены со всех сторон… как тут сбежишь? Хотя с Синтией все же потолкуй: почему бы не попробовать?
– Стало быть, не видать нам ни острова Ванкувер, ни громадных океанских паромов, появляющихся из тумана и уходящих в туман под длиннющими дымными шлейфами? – обескураженно пробормотал Иэн Бест.
– Почему же, увидим когда-нибудь, – ободрил его Гантро, хотя и знал, твердо знал, что все это обман, ложь: примерно так же порой, говоря что-либо, безо всяких разумных причин ни секунды не сомневаешься в абсолютной своей правоте.
Выехав со стоянки, машина свернула на улицу.
– А здорово все же на воле, на свободе-то… правда? – заметил Иэн Бест.
Трое мальчишек согласно кивнули, однако Эд Гантро не ответил ни слова.
«Свобода, – подумал он. – Свобода ехать домой. Перебраться из клетки стального, механического абортвагена санитар-полицейской службы в другую, куда большую клетку, в другой, куда больший фургон…»
– Великий у нас нынче день, – продолжил Иэн Бест.
– Это точно, – согласился Эд Гантро. – Мы сделали великое, благородное дело, нанесли сокрушительный удар врагам всех беспомощных, беззащитных созданий, вступились за каждого, кого можно назвать живым.
Иэн Бест посерьезнел, сощурился, пристально вглядываясь в его лицо, озаренное скудным, неверным светом уличных фонарей.
– Знаешь, не хочу я домой возвращаться, – признался он. – Рвануть бы в Канаду сию же минуту!
– Хочешь не хочешь, вернуться домой придется, – напомнил ему Эд Гантро. – Хотя бы на время. С делами покончить, формальности утрясти, из личных вещей кое-что прихватить.
– Не судьба, стало быть, – подытожил Иэн Бест, вновь устремив взгляд вперед. – Не видать нам ни Британской Колумбии, ни острова Ванкувер, ни Стэнли-парка, ни Английского залива, ни океанских паромов, уплывающих к горизонту, ни земель, где растят хлеб, ловят рыбу и пасут лошадей.
– Не судьба, – согласился Эд Гантро.
– Ни сейчас, ни когда-либо после?
– Вот именно, – твердо ответил Эд Гантро.
– Этого я и боялся… – Голос Иэна Беста дрогнул, «Мерседес-Бенц» завилял из стороны в сторону. – Этого и опасался с самого начала.
Дальше поехали молча: больше слов ни у кого не нашлось. О чем говорить, если все уже сказано?
Око сивиллы
Каким образом наша древняя Римская республика обороняется от тех, кто желал бы ее погубить? Дело в том, что нам, римлянам, пусть мы и всего лишь смертные, ничем не отличающиеся от прочих смертных людей, помогают существа, немыслимо превосходящие нас во всех отношениях. Добросердечные, мудрые обитатели неведомых нам миров, существа эти всегда готовы прийти на помощь Республике в минуту опасности, а как только опасность минует, снова уходят в тень… чтобы вернуться, когда их помощь потребуется нам опять.
Взять хотя бы дело об убийстве Юлия Цезаря, очевидно, завершившееся после того, как были преданы смерти злоумышленники, сговорившиеся его погубить! Как же сумели римляне изобличить свершивших столь гнусное злодеяние? И как, что еще более важно, удалось доказать вину заговорщиков перед лицом суда? Только благодаря помощи со стороны, содействию Кумской сивиллы, знающей все, чему суждено случиться, на тысячу лет вперед и дающей нам советы, изложенные письменным языком. О Книгах сивилл известно всем римлянам – их мы и открываем, когда в том возникает нужда.
Я, Филос Диктос Тианский, видел Книги сивилл сам. Совета в них ищут многие виднейшие граждане Рима, особенно из числа сенаторов, однако мне доводилось видеть сивиллу собственными глазами, и потому я из собственного опыта знаю о ней то, что ведомо лишь считаным единицам. Знаю и ныне, состарившись – чего, к величайшему моему сожалению, не избежать никому из смертных, – готов поведать, как некогда, полагаю, исключительно волею случая, во время жреческого служения узрел, что позволяет сивилле заглядывать в будущее, что открывает перед нею коридоры времени… что унаследовала она от прежней сивиллы, сивиллы Дельфийской, пророчествовавшей в столь высоко почитаемой нами стране, в Греции.
Известно об этом немногим, и, весьма вероятно, сивилла, дотянувшись сюда сквозь время, сразит меня, отважившегося заговорить в полный голос, насмерть, дабы я умолк навсегда. Может статься, меня найдут над неоконченным свитком с головой, треснувшей, точно одна из переспелых левантских дынь, столь любимых средь нас, римлян… но, как бы там ни было, я свой век прожил и потому продолжаю без страха.
Тем давним утром, за завтраком, мне случилось повздорить с женой. Тогда я был еще вовсе не стар, а ужасающее убийство Юлия Цезаря только-только свершилось, и никто в Риме даже не подозревал, чьих это рук дело. Государственная измена, убийство небывалой жестокости – тысяча колотых ран на теле человека, явившегося
