Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
Эддисон Дуг промолчал.
– Поймите же, Эдди, дело крайне серьезно! Подчеркиваю: взрыв в точке возврата, тем более взрыв такой мощности, устроенный намеренно, – вы ведь к этому, кажется, клоните… Эдди, вы меня слушаете? За ходом мысли следите? Я доступно выражаюсь? Эдди, Господа ради!.. Ваша затея практически со стопроцентной гарантией завершится наглухо замкнутой, неразрывной темпоральной петлей – как раз такой, какая у вас на уме! Именно тем, чего все мы и опасались с самого начала!
Вновь пауза.
– Эдди?.. Эдди, вы здесь?
– Мне одного хочется: сдохнуть бы, да поскорее, – откликнулся Эддисон Дуг.
– Это всего-навсего переутомление, из-за петли. Бог знает сколько кругов ваша тройка в ней намотала с тех пор, как…
– Все. Хватит, – оборвал Эддисон доктора и отнял трубку от уха, собираясь завершить разговор.
– Прошу вас, не спешите с возвратом! – зачастил доктор Файн. – Дайте хотя бы поговорить с Бенцем и Крейном… особенно с Бенцем! Прошу вас, Эддисон! Ради товарищей! Полное истощение сил подорвало ваши…
Эддисон Дуг, повесив трубку, вышел из будки. Истощение сил… действительно, ноги слушались плоховато.
Забравшись в кабину, он услышал жужжание зуммеров. Приемники экстренного оповещения на запястьях товарищей надрывались вовсю.
– Генерал Тоуд просил передать, что ваши приемники еще посигналят малость, но на это внимания можно не обращать. Автоматика, – пояснил Эддисон и захлопнул дверцу машины. – Едем.
– А с нами он поговорить не хочет? – удивился Бенц.
– Генерал Тоуд просто хотел сообщить, что нам приготовлен приятный сюрпризец, – сказал ему Эддисон Дуг. – Конгресс большинством голосов удостоил всех нас особой награды – за беспримерную доблесть или еще как-то там. Медали, учрежденной специально ради нас. Для посмертного награждения.
– Ну да, дьявол их забери… по-другому, пожалуй, не выйдет, – с невеселой усмешкой проворчал Крейн.
Мерри Лу, включив зажигание, негромко заплакала.
– Скорее бы все это кончилось, – со вздохом сказал Крейн после того, как машина, виляя, хрустя щебенкой, вывернула на шоссе.
«Ничего, ничего. Осталось совсем немного», – мысленно подбодрил товарища Эддисон Дуг.
Приемники экстренного оповещения на запястьях тревожно гудели, жужжали зуммерами без умолку.
– Так вот и гложут нас день за днем. До смерти не отвяжутся, – задумчиво проговорил Эддисон Дуг. – Не одни бюрократы, так другие… и конца-края этому не видать.
Спутники, как один, повернулись к нему, вопросительно подняли брови; на лицах их отразилась тревога пополам с недоумением.
– Ага, – согласился Крейн. – Мне эти автоматические оповещения тоже уже надоели до чертиков.
В его голосе слышалась нешуточная усталость.
«Вымотался не меньше меня», – отметил Эддисон Дуг.
От этой мысли на сердце сделалось легче. Вот оно, еще одно доказательство его правоты…
По ветровому стеклу забарабанили крупные капли начинавшегося дождя. От этого настроение Эддисона улучшилось тоже. Ливень напоминал о самом волнующем из впечатлений, которые ему довелось испытать на протяжении не такой уж и долгой жизни – о траурной процессии, медленно, скорбно ползущей вдоль Пенсильвания-авеню за тремя гробами под флагами США. Прикрыв глаза, он удовлетворенно откинулся на спинку сиденья. На сердце в кои-то веки потеплело. Казалось, со всех сторон вновь зазвучал негромкий ропот множества убитых горем людей, в голове сам собой возник образ высокой награды, медали, учрежденной Конгрессом специально ради их тройки.
«За беспримерную усталость, – подумал Эддисон. – За стойкость и мужество перед лицом упадка сил».
Перед мысленным взором его замелькали, сменяя друг дружку, новые, новые траурные процессии, смерти великого множества человек, однако на самом деле то была одна смерть, одни похороны. Вереница машин, ползущих по улицам Далласа… прощание с доктором Кингом…
Увидел он и себя самого, вновь и вновь возвращающегося в одну и ту же точку замкнутого круга собственной жизни, в день всенародной скорби – в тот самый день, который не забыть ни ему, ни всем остальным. Как же забудешь его, когда и ему, и всем остальным еще предстоит побывать там не раз, не два и не три, ведь у кольца нет конца! Круг за кругом, оборот за оборотом, новые, новые, новые возвращения к тому желанному месту, в тот желанный момент, наиважнейший момент для каждого.
Таков его дар, дивный дар всем согражданам, всей родной стране, всему миру – чудесное, ужасающее, изнурительнейшее бремя вечной жизни!
Предличности
Увидев за кипарисовой рощей – они с ребятами как раз играли в «царя горы» – белый фургон, Уолтер узнал его с первого взгляда.
«Абортваген едет, – подумал он. – Кого-то из ребят заберет… в абортарий, на постнаталку».
А вдруг…
«А вдруг его мои родители вызвали? За мной?!» – внезапно пришло ему в голову.
Сорвавшись с места, Уолтер нырнул в густые заросли ежевичника. Ух и колючие же… но ничего. Не так уж это и страшно.
«В кустах разве что исцарапаешься, – охваченный паникой, размышлял он, – а там, в ПНА, у ребят воздух из легких выкачивают! У всех разом, в большом таком зале… в огромной палате для никому не нужных, нежеланных детей!»
С этими мыслями Уолтер забился в кусты ежевики как можно глубже, затаил дух, прислушался к шуму мотора: не остановится ли фургон?
– Я невидим, – сказал он вслух себе самому.
Слова эти провозгласил Оберон, которого он играл пятиклассником, когда в школе ставили «Сон в летнюю ночь», и Оберона вправду никто не сумел заметить. Может, сейчас выйдет так же? Может, их волшебство подействует не только на сцене?
– Я невидим, – повторил Уолтер, хотя заранее знал: без толку это все.
Без толку… вот они, его руки, и ноги, и башмаки. И все вокруг – особенно санитар за рулем абортвагена, а еще мамка с папкой – увидят его сразу же, попадись им только на глаза.
Если на этот раз абортваген приехал за ним…
Эх, вот был бы он вправду царем, правителем фей и эльфов – в ореоле из золотистой волшебной пыльцы, на голове сверкает корона, а рядом верный Пак, готовый исполнить любое секретное поручение и даже дать дельный совет… ну да, совет, пускай и самому царю, повздорившему с женой, царицей Титанией!
«Видно, не все, что скажешь, обязательно становится правдой», – со вздохом подумал Уолтер.
Солнце палило нещадно, слепило глаза, однако он не столько смотрел, сколько вслушивался в рокот мотора. Мотор абортвагена тарахтел, не смолкал, и Уолтер постепенно воспрянул духом. Сомнений не оставалось: в абортарий отправится не он, а кто-то другой, кто-то из ребят, живущих чуть дальше.
Дрожащий, весь исцарапанный шипами ежевичника,
