Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
– Взбунтуетесь, – предположил доктор Проппади-Пропп, закинув задние лапы на стол из капа ореха.
– Я ее пну прямо в мерзкую рожу, – прорычал Шоколадерри. – В клочья порву, перегрызу надвое, поперек брюха! Правы вы, доктор, чертовски правы. Ну, то есть это не шутки, а факт. Я ее ненавижу.
– А насколько ваша супруга похожа на вашу матушку? – полюбопытствовал кролик.
– Матери я не помню вообще, – сварливо – то есть в обычном, по словам Хильды, для себя тоне – ответил Шоколадерри. – Младенцем меня выловили из болота Напа, плывшего по течению в коробке из-под ботинок с запиской «КТО НАШЕЛ, ТОТ И ХОЗЯИН», нацарапанной от руки.
– Что именно вам снилось в последний раз? – осведомился доктор Проппади-Пропп.
– То же самое, что и всегда, – проворчал Шоколадерри. – Каждую ночь мне снится, будто я покупаю в аптеке двухцентовую мятную лепешку в шоколадной глазури – самую обыкновенную, вроде медальки в обертке из зеленой фольги, а развернув ее, вижу: никакая внутри не лепешка, а… а знаете, что?
– Полагаю, вы меня просветите, – ответил доктор, причем таким тоном, будто прекрасно знал, о чем речь, но являть чудеса прозорливости бесплатно вовсе не собирался.
– Синяя фишка, – горячо выпалил Шоколадерри. – Вернее, на вид – в точности синяя фишка. Плоская, круглая, того самого цвета, и размер тот же. Однако во сне я каждый раз думаю: «Может, это просто мятная лепешка в синей глазури»… ну, бывают же на свете и такие, наверняка! После подобных мыслей мне жуть как не хочется прятать ее в строго секретный тайник на дне неглубокой впадины, под самым обычным на вид валуном, но куда деваться? А потом, понимаете, начинаются жаркие дни, и я, явившись за синей фишкой – то есть якобы синей фишкой – вижу: растаяла она на жаре безнадежно, потому что в итоге действительно оказалась не синей фишкой, а мятной лепешкой. И кому, спрашивается, иск предъявлять? Изготовителю? Господи, так он и не думал утверждать, будто внутри синяя фишка: во сне на обертке из зеленой фольги ясно сказано…
– По-моему, – мягко оборвал его доктор Проппади-Пропп, – время приема вышло. Углубленным исследованием данного аспекта вашей психики мы вполне можем заняться на следующей неделе: полагаю, он приведет нас к чему-то конкретному.
– Но вы, доктор, хотя бы скажите, что со мной не так, – потребовал Шоколадерри, поднимаясь на ноги. – Мне ответ нужен. Можете быть откровенны, говорить прямо… скажите: я псих?
– Н-ну, – выдержав внушительную паузу, промычал доктор Проппади-Пропп, – иллюзии налицо, но нет, вы вовсе не псих: вам ведь голос Христа или еще кого-то подобного в голове не велит отправляться на улицу и насиловать всех, кто под руку подвернется! Нет, у вас просто иллюзии – насчет самого себя, работы, жены… а может быть, и не только. Всего хорошего.
Тоже встав с кресла, он мячиком поскакал к выходу из кабинета и учтиво, но непреклонно распахнул дверь. За дверью темнел туннель, ведущий из кроличьей норки наружу.
Тут Шоколадерри почему-то почувствовал себя обжуленным: казалось бы, он только разговорился, и вот, пожалуйста, уже уходить пора!
– Ручаюсь, вы, мозгоправы, синие фишки лопатой гребете. Надо, ох, надо было самому поступить в колледж, выучиться на психиатра и потом всю жизнь не знать ни горя, ни заботы… ну, кроме Хильды: она-то, наверное, осталась бы прежней и никуда от меня не делась.
На это у доктора Проппади-Проппа ответа не нашлось, и Шоколадерри, мрачный как туча, отправился назад, за четыре мили к северу, туда, где в данный момент трудился над громадным осокорем, росшим у берега Пэйпермилл-крик, и с остервенением вонзил зубы в ствол дерева у самых корней, воображая, будто этот злосчастный осокорь – своего рода сизигия, совокупность доктора Проппади-Проппа и Хильды.
Почти в тот же самый момент из-за кипарисовой рощи неподалеку стремительно вылетел, уселся на ветку раскачивавшегося под натиском Шоколадерри осокоря нарядный, лоснящийся дикий голубь.
– Письмецо вам сегодня, – сообщил голубь, выпустив из клюва конверт, спланировавший на землю точно к задним лапам Шоколадерри. – Письмецо, да не простое, доставлено авиапочтой. Любопытно. Я поглядел на просвет: писано от руки, не на машинке… а почерк, кажется, женский.
Шоколадерри ловко вспорол конверт острыми передними резцами. Ясное дело, почтовый голубь оказался полностью прав: вот она, рукописная весточка от какой-то незнакомой дамы. Совсем коротенькое, письмо незнакомки гласило:
Дорогой мистер Шоколадерри!
Я люблю вас.
Искренне ваша, всем сердцем надеющаяся на ответ,
Джейн Хрупкинс-Юбкинс
Ни о какой Джейн Хрупкинс-Юбкинс Шоколадерри в жизни не слыхивал. Повертев письмецо в руках, он не нашел никаких приписок, принюхавшись, почуял – или ему показалось, будто почуял – слабый, едва уловимый, дымчатый аромат духов. Однако на оборотной стороне конверта нашлось еще кое-что интересное – обратный адрес, также начертанный рукой Джейн Хрупкинс-Юбкинс… да, кстати, мисс или миссис?
Все это взволновало Шоколадерри – словами не передать.
– Ну и как? Прав я, а? – полюбопытствовал почтовый голубь с ветки над головой.
– Нет, – соврал Шоколадерри. – Это счет, только написанный так, чтобы на личное письмо было похоже.
Опустив взгляд, он сделал вид, будто вновь принялся подтачивать осокорь. Обманутый голубь, чуточку подождав, захлопал крыльями, взвился ввысь и вскоре исчез из виду.
Мгновенно бросив грызть осокорь, Шоколадерри уселся на поросшую травой кочку, извлек из кармана любимую черепаховую табакерку, зарядил ноздри доброй понюшкой любимой смеси нюхательного табака, «Миссис Сиддон» номер третий пополам с четвертым, и в самой глубокой, изощренной манере задумался, забыть ли (а) о письмеце Джейн Хрупкинс-Юбкинс, попросту сделав вид, будто не получал ничего подобного, или же (бэ) ответить, и если (бэ), то как – в добродушно-насмешливом (бэ-один) тоне; или, может (бэ-два), многозначительной стихотворной цитатой из «Антологии мировой поэзии» Унтермайера плюс несколько намекающих на чувствительность, деликатность натуры замечаний собственного сочинения; или, может быть, даже (бэ-три) без проволочек взять быка за рога, написав нечто вроде:
Дорогая мисс (миссис?) Хрупкинс!
В ответ на ваше письмо спешу сообщить, что тоже люблю вас, а в брачном союзе с женщиной, которую не люблю и, говоря откровенно, никогда не любил, крайне несчастлив, и, кроме того, изрядно угнетен недовольством нынешней своей работой, в каковой давно не вижу никаких перспектив, и даже пытался советоваться с доктором Проппади-Проппом, но он, если уж начистоту, оказался совершенно бессилен помочь мне, хотя его вины в этом, по всей вероятности, нет: тут дело в серьезности моих эмоциональных
