Неуязвимый Боло - Стивен Майкл Стерлинг
Десять лет мира, процветания и радости убаюкали меня. Десять лет, за которые самой большой неприятностью была ночь, когда сломался планировщик погоды и нам пришлось расставлять под деревьями древние окуриватели. Или же когда мы боялись, что лихорадка у маленькой Маргарет никогда не спадет, и Изабель, я и Рики по очереди бегали к реке набрать льда. Или же когда Гвен Тачер оставил Эмили с четырьмя детьми и сбежал с Элизой Чейз.
Поэтому, когда на нас напали в первый раз, я не был готов к этому.
Это был не тот враг, с которым я сражался в войнах человечества. Тех я мог ненавидеть безоговорочно и распознавать без раздумий. Этот враг был таким же, как мы. Отряд из тридцати человек на космическом корабле, по своей форме напоминающем ржавое ведро, приземлился на кукурузном поле аббатства.
В долине Камелота не садились корабли. Они отправлялись в порт Довер, где их подвергали досмотру и где заседали регулирующие цены торговые комиссии. На краю порта грудились склады с запасами шерсти и тончайших кружев, изысканной керамики, железных и хрустальных изделий. Чужаки никогда не добирались до нашего городка, да мы и не хотели их видеть.
Сначала мы подумали, что корабль потерпел бедствие. Зачем еще он мог приземлиться на кукурузном поле, погубив акр посевов? Садиться здесь было неудобно, да и делать им здесь было нечего, так как никакие товары не ждали их трюмов.
Первыми на место прибыли монахи, а потом уже некоторые из нас, фермеров. Собралось много молодых людей, которые были рады любому предлогу, чтобы сбежать от работы по дому, пастьбы овец или дойки коров. Мы ждали долго, и, только когда колокол позвал монахов в молельню, люк наконец открылся, выпуская пришельцев.
Мне следовало бы знать. К этому временно должен был понять, что ничего хорошего от этой жестянки мы не дождемся, что люди, которые не хотят выйти на свежий воздух к гостеприимному столу монахов, могут принести лишь проблемы. Но, как я и говорил, за десять лет мои инстинкты притупились, а воспоминания, как я и хотел, стали лишь ночными кошмарами.
Так что когда запоры люков открылись и первые из людей корабля выпрыгнули на землю в своих штурмовых скафандрах, вооруженные пестрой коллекцией энерговинтовок, игольников и лазерных жезлов, я был так же шокирован, как и любой из уроженцев Камелота, никогда в жизни не видевших такого количества оружия. Их было по крайней мере два десятка, с закрытыми боевыми щитками лицами и оружием, нацеленным на маленькую толпу.
Они совсем не походили на солдат оставленной мной армии. Штурмовые скафандры были раскрашены сбивающими с толку цветами, оружие выглядело грязным и потрепанным. Ни один офицер в мое время не продержался бы долго на своем посту с такими подчиненными. Вышедший последним был самым неряшливым, кончики налепленных на его скафандр длинных лент развевались на ветру.
Одна из девушек мной захихикала.
— Он похож на майский шест, — прошептала она подружке. Смешки быстрыми волнами пробежали по толпе.
— Нам нужна ваша шерсть, а также ваш сидр и ящик монашеского бренди, — хрипя, заявил «майский шест». Я не мог решить, действительно у него такой голос или его искажают динамики шлема. — Все ваши ювелирные украшения. Я слышал, у вас тут неплохо управляются с серебром. К заходу солнца все это должно быть здесь, вот на этом самом месте.
— Да он чокнутый,— пробормотал один из фермеров. — Два десятка против нас всех? Черта с два.
Должно быть, «майский шест» это расслышал. Он махнул рукой одному из безымянных бандитов с энергетической винтовкой. Один выстрел в толпу, и дымящиеся тела Гэвина Флетчера с Гвиннетом Джонсом легли на молодую поросль кукурузы.
— Знаете, мне очень не хотелось это делать, — объявил «майский шест». В его голосе слышалось какое-то удовлетворение. — Но теперь, так как мы знаем, что не можем вам доверять, нам придется взять все самим. Понимаете, за защиту. Вы платите налог, а мы вас защищаем. — Он неприятно засмеялся.
Мне хотелось перебить их прямо на месте. Налоги? Скорее ограбление. Это я оставил позади, когда просохли последние печати на документах, делающих меня гражданином Камелота. Этого я не мог принять.
Мне хотелось их убить. Но вместо этого я повернулся и побежал к своему дому, к Изабель, которая пекла хлеб и пела, к Рики, который аккуратно полол огород, повторяя вслух таблицу умножения, к Маргарет, которая ковыляла вслед за матерью и пыталась стянуть со стола противень.
Когда мне было двадцать два и я только что получил офицерское звание, я сделал бы все что угодно, но не убежал бы. Когда мне было двадцать два, мне не надо было защищать семью, семью, которая теперь стала для меня важнее любых старинных кредо вроде гордости, чести или храбрости.
Я добрался до дому и спрятал Изабель с детьми в погребе. Он был построен на совесть, с тяжелой крышкой. Потом я собрал все наши ценности: немного ювелирных украшений, принадлежавший моей прабабушке серебряный кувшин и серебряную же рамку с фотографией Изабель в свадебном платье.
Я взял все это и сложил у двери. И когда на порог шагнул безымянный воин с лазером и опущенным забралом шлема, я без слов отдал ему все. Я мог думать лишь о том, чтобы выпроводить его из дома, прежде чем он услышит плач Маргарет, прежде чем Рики решит вылезти и помочь мне. Я никогда не знал такой ярости и такого страха.
Бандит взял мою маленькую кучку, даже не взглянув на нее, кинул в сумку, наполовину заполненную имуществом других семей с нашей улицы и ушел. Я смотрел, как он уходит, и выплескивал ярость в его спину. Пираты. Воры. Еще никогда я не ненавидел инопланетных врагов так, как я ненавидел этих людей, которые угрожали нашему сообществу и моей семье.
Прежде чем открыть крышку погреба, я дождался того момента, когда разноцветные полосы его штурмового скафандра исчезнут за поворотом.
— Что это было? — спросила потрясенная Изабель.
Я рассказал ей и про корабль, и про Гэвина с Гвиннетом.
Она медленно покачала головой:
— Джоффри, я знаю, ты оставил войну позади. Но вы знаете такое, ты и твои друзья беженцы, чего мы не знаем. Нам на Камелоте никогда ни с кем не приходилось сражаться. Думаю, может, настала пора вспомнить.
Она погладила меня по щеке своей загрубевшей от работы ладонью, а в ее больших темных
