Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
Мигом познаем мы то, к чему человек приземленный
До смерти слеп остается, но после, прозрев, постигает:
Земной наш удел – лишь врата, врата к вечносущих
блаженству.
Смерив Мастерса испепеляющим взглядом, Брандис громко захлопнул увесистый том в переплете из вубьей кожи.
– И что самое скверное, – подытожил он, – взгляды, изложенные в данной строфе, диаметрально противоречат идеям поэмы в целом. Откуда она могла взяться? Ведь кто-то же должен был ее написать! Драйден здесь ни при чем! Лукреций – тоже!
Казалось, он подозревает в сочинении злосчастного пятистишия Мастерса лично.
Дверь вновь распахнулась, и в кабинет вошел ответственный редактор «Обелиск Букс», Джек Снид.
– Он прав, – смущенно кивнув нанимателю, подтвердил Снид. – И это только одна поправка из трех с лишним десятков. Как только к нам начали поступать письма возмущенных читателей, я проверил текст заново, затем взялся проверять свежие издания из плана на осень подряд… и в нескольких нашел изменения тоже, – досадливо крякнув, закончил он.
– Но это же ты последним из редакторов выверял корректуру, прежде чем отправить книгу в набор, – напомнил ему Мастерс. – На момент выверки ошибки там были?
– Ни единой, – заверил его Снид. – Мало этого, гранки я тоже вычитывал лично и ничего криминального там не нашел. Изменения проявились только после того, как тираж был отпечатан и переплетен, если это хоть что-нибудь объясняет… причем только в подарочных экземплярах, переплетенных в вубью кожу с золотым тиснением. С другой частью, в обычных, картонных обложках – с ней все о'кей.
Мастерс в изумлении захлопал глазами.
– Но ведь весь тираж печатался с одних и тех же гранок, в одной и той же типографии! К тому же изначально мы вообще не планировали дорогих подарочных переплетов: о них речь зашла буквально в последнюю минуту… Ребята из отдела сбыта подумали и предложили выпустить половину тиража в переплетах из вубьей кожи.
– Сдается мне, – рассудил Джек Снид, – вот с ней-то, с кожей марсианского вуба, и надо бы разобраться. Разобраться доскональнейшим образом.
Около часа спустя изрядно состарившийся, пошатывающийся на ходу Мастерс в сопровождении ответственного редактора, Джека Снида, уселся напротив Лютера Запперштейна, заведующего отделом сбыта компании «Эталон, Инкорпорейтед», заготовителей кож, – у них-то «Обелиск Букс» и закупил вубью кожу, пошедшую на переплеты подарочных изданий.
– Прежде всего, – отрывисто, деловито заговорил Мастерс, – что есть вубья кожа?
– По сути, – ответил Запперштейн, – следуя букве вопроса, это кожа марсианского вуба. Понимаю, джентльмены, вам это мало о чем говорит, но данный постулат – уж с ним-то согласны мы все – вполне можно принять за отправную точку и на ее основе выстроить нечто куда более впечатляющее. Конструктивности ради позвольте рассказать вам кое-что о вубах как таковых. Кожи вубов высоко ценятся не в последнюю очередь из-за их редкости. Редкий это товар оттого, что вубы крайне нечасто гибнут… иными словами, вуба – даже больного либо одряхлевшего – весьма, весьма трудно убить. Но это еще не все. Пусть даже вуб убит, его кожа продолжает жить. Данное свойство и превращает ее в неподражаемо ценный материал для украшения интерьеров… или, как в вашем случае, для переплетов книг, так сказать, «на всю жизнь», сокровищ культуры, хранящихся в семьях на протяжении поколений…
Отрешившись от разглагольствований Запперштейна, Мастерс вздохнул и устремил затуманившийся взгляд за окно. Его ответственный редактор, сидевший рядом, лихорадочно строчил что-то в блокноте. Юное, свежее лицо Снида сделалось мрачным как туча.
– Ну, а партия, отпущенная вам по вашей просьбе – по вашей, не нашей, позволю себе напомнить, инициативе, – продолжал Запперштейн, – состояла из отборных, безукоризненных кож, из лучшего товара, имевшегося в наших немалых запасах. Продолжая жить, кожа вуба сияет неповторимым глянцем сама по себе: ни на Марсе, ни на родной нашей Терре не найти ничего даже отдаленно похожего. Надрывы и царапины кожа заращивает сама, так как растет, месяц от месяца становится все роскошней, ворсистей, отчего ваши издания с течением времени будут становиться только красивее прежнего, а следовательно, все более и более желанным приобретением. Спустя десять лет ворсистость и глянец вубьих кож, пошедших на переплеты ваших книг…
– Стало быть, – перебил его Снид, обменявшись с Мастерсом быстрым, многозначительным взглядом, – кожа продолжает жить, даже будучи снята с вуба. Интересно, интересно. А вубы, по вашим словам, так умны и изворотливы, что их практически невозможно убить. А ведь каждая из тридцати с лишним поправок, внесенных в текст нашей книги неизвестно кем, так или иначе касается бессмертия. Лукреций всюду переработан по одному и тому же шаблону. В оригинальном тексте человек трактуется как нечто бренное, преходящее, а жизнь после смерти, если таковая и возможна, ему ни к чему, поскольку, умерший, он напрочь забудет о здешнем, земном существовании. Все эти рассуждения заменены новыми, подложными строфами, без околичностей повествующими о будущей жизни, продолжающей жизнь сегодняшнюю, что, как вы верно заметили, прямо противоречит всей философской системе Лукреция. Понимаете, что происходит? На философские взгляды различных авторов накладывается философия этих треклятых вубов! Вот вам и все положение, от начала до конца.
Умолкнув, Снид вновь принялся лихорадочно, в спешке делать заметки.
– Но каким образом кожа, пусть даже вечно живая, может влиять на содержание книги? – возмутился Мастерс. – Текст отпечатан, страницы обрезаны, брошюры сшиты, склеены, переплетены… это же против всякого здравого смысла! Против, если даже переплет, эта чертова кожа, действительно жива, во что мне лично вовсе не верится. Если она жива, то чем живет? Чем питается? – саркастически осведомился он, полоснув Запперштейна убийственным взглядом.
– Микроскопическими частицами всевозможной пищи, рассеянными в атмосфере, – мягко ответил Запперштейн.
– Идем, Снид, – велел Мастерс, поднявшись на ноги. – Все это просто смешно.
– Кожа впитывает, вбирает эти частицы порами, – с достоинством, едва ли не осуждающе возразил Запперштейн.
– Некоторые из исправленных текстов просто завораживают, – сообщил Джек Снид, не отрывая глаз от заметок и даже не думая подниматься с кресла вслед за работодателем. – Правки варьируются от прямого противоречия оригинальным фрагментам – и авторской мысли, как в случае с Лукрецием, до тончайших, практически незаметных корректив, если можно так выразиться, в текстах, не противоречащих доктрине вечной жизни. Отсюда вопрос… главный вопрос: что перед нами? Всего-навсего суеверие, мнение, общее для данной формы жизни, или вубы действительно знают, что говорят? Взять для примера ту же поэму Лукреция: великое, прекраснейшее, интереснейшее произведение… если судить с точки зрения поэзии. Однако в философском смысле она вполне может оказаться ошибочной, и тут я ни о чем судить не могу. Не мое это дело: я не пишу книг, я
