Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
– Мы только-только начали его допрашивать, – заговорил Лёве, бледный как полотно, – чтобы разобраться, где именно разместить экстрафактические воспоминания насчет того, как он в одиночку спас Землю, и, вот странное дело…
– Они велели никому о них не рассказывать, – глухо, невнятно пробормотал Дуглас Куэйл в глубоком наркотическом сне. – Таково было одно из условий… мне об этом и помнить-то не полагалось, но разве такое забудешь?
«Да, такое, конечно, забыть нелегко, – отрешенно подумал Макклейн, – но ты прекрасно справлялся… вплоть до этой минуты».
– Даже свиток мне на прощанье вручили. Благодарственную грамоту, – в забытьи бормотал Куэйл. – Дома, в комкварте спрятана. Хотите, могу показать…
Вздохнув, Макклейн обернулся к полицейскому чину, ворвавшемуся в процедурную следом.
– Знаете, я бы на вашем месте и думать забыл о его ликвидации, – сказал он. – Стоит ему погибнуть, они вернутся.
– А еще они подарили мне невидимую волшебную палочку, уничтожающую все живое, – бормотал Куэйл, крепко сомкнув веки. – Она-то и помогла расправиться с тем человеком, по чью душу вы посылали меня на Марс. В столе лежит, в ящике… там же, где и коробочка с марсианскими аскаридами да засохшими водорослями…
Офицер полиции Интерплана, не говоря ни слова, развернулся и вышел из процедурной.
«Ну, а вещицы-доказательства можно с чистой совестью разложить по пакетам, – подумал Макклейн, обреченно, нога за ногу, направившись к себе в кабинет. – Особенно благодарственное письмо от генерального секретаря ООН. В конце концов…»
В конце концов, настоящее, очевидно, не заставит себя долго ждать.
Не суди по обложке
– Нет, мисс Хэнди! Нет, нет и нет! Видеть его не желаю, – раздраженно ответил пожилой, несговорчивый до упрямства президент «Обелиск Букс». – Книга уже в типографии, и если в текст вкралась ошибка, исправлять что-либо поздно. Поздно!
– Но, мистер Мастерс, сэр, ошибка крайне серьезна, – возразила мисс Хэнди, – если, конечно, он прав. Мистер Брандис утверждает, что из-за нее вся глава целиком…
– Да, я читал его письмо, – оборвал ее Мастерс, – и по видеофону с ним разговаривал, и прекрасно помню, что он там утверждает!
Подойдя к окну кабинета, глава «Обелиск Букс» обвел задумчивым взглядом безводный, испещренный оспинами кратеров марсианский пейзаж – тот самый, которым имел сомнительное удовольствие любоваться далеко не первый десяток лет.
«Пять тысяч экземпляров, – подумал он. – Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, причем половина – в кожу марсианского вуба с золотым тиснением. В самый изысканный, самый дорогой материал, какой только удалось отыскать. Себестоимость издания уже взлетела до небес, а тут… только этого не хватало!»
В гневе схватив со стола экземпляр «De Rerum Natura» – философской поэмы Лукреция «О природе вещей», пересказанной с благородной латыни величавым, возвышенным слогом Джона Драйдена, Барни Мастерс принялся листать белые, точно снег, страницы.
«Кто бы мог ожидать, что на Марсе найдется хоть один человек, так хорошо знакомый с текстом этой древней философской поэмы?» – с досадой размышлял он.
Увы, человек, сию минуту торчавший в приемной, являл собой лишь одного из восьмерых, не поленившихся написать либо позвонить в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.
Спорного? Да нет, какие тут могут быть споры: все восемь местных филологов-латинистов совершенно правы. Вопрос в другом: как бы отвязаться от возмущающихся без шума и пыли, да чтобы каждый навек позабыл о досадной путанице в новом издании «Обелиск Букс»?
– О'кей, пусть войдет, – сказал Мастерс секретарше, нажав кнопку селектора.
Пусть войдет… иначе ведь до победного не уймется. С такого буквоеда станется просидеть под дверью хоть до полуночи: ученые – вообще народ исключительно терпеливый.
Дверь распахнулась, и на пороге возник рослый седовласый человек в старомодных, на терранский манер, очках, с портфелем в руке.
– Благодарю, мистер Мастерс, – заговорил он, войдя в кабинет. – Позвольте я объясню вам, сэр, почему наша организация придает ошибке подобного рода столь большое значение.
Подсев к столу, он вжикнул «молнией» портфеля.
– Поймите: в конце концов, мы – планета колониальная. Все наши нравы, традиции, ценности – этические и эстетические – унаследованы от Терры. Посему мы, ВСПИСК, считаем ваше издание данной книги…
– ВСПИСК? – перебил его Мастерс.
Ни о чем подобном он в жизни не слышал, однако мысленно застонал. За комичной до нелепости аббревиатурой наверняка скрывалась одна из множества шаек не в меру бдительных чудаков, вменивших себе в обязанность побуквенно проверять всю печатную продукцию вплоть до почтовых открыток, будь она выпущена местными книгоиздателями или завезена с Терры.
– Выявители Серьезных Подделок и Искажений в Сфере Культуры, – пояснил Брандис. – Особенно культурного наследия древности. Вот, у меня при себе экземпляр абсолютно точного терранского издания «О природе вещей» – в переводе Драйдена, как и ваше, местное.
Последнее слово в его устах граничило с оскорблением, намекало на некую второсортность.
«Как будто „Обелиск Букс“ совершает нечто неблаговидное, издавая книги вообще», – стиснув зубы, подумал Мастерс.
– Рассмотрим искаженную строфу во всех деталях. Соблаговолите вначале прочесть ее в моем экземпляре, где она приведена верно, – продолжал Брандис, выкладывая на стол перед Мастерсом потрепанное, повидавшее виды терранское издание поэмы Лукреция, раскрытое на нужной странице, – а затем, сэр, уделите внимание тому же фрагменту из экземпляра, выпущенного в свет вами.
Рядом с невзрачной старинной книжицей в синей обложке лег элегантный, увесистый экземпляр в переплете из кожи вуба, издание «Обелиск Букс».
– Позвольте, я приглашу сюда нашего редактора, – остановил его Мастерс и нажал кнопку селектора. – Мисс Хэнди, будьте добры, попросите ко мне Джека Снида.
– Слушаю, мистер Мастерс.
– В подлинном издании, – упрямо продолжал Брандис, – латинский стих метрически передан следующим образом. Цитирую… к-хм.
Застенчиво откашлявшись, он начал читать в полный голос:
Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо[38].
– Я помню эту строфу, – резко ответил Мастерс.
Уязвлен он был изрядно: по сути, незваный гость отчитывал его, словно мальчишку, и где? В собственном кабинете!
– Однако в вашем издании, – парировал Брандис, – эта строфа отсутствует, будучи заменена следующим – подложным, Бог весть откуда взятым – пятистишием. Вы позволите?
Взяв со стола роскошный, переплетенный в кожу вуба экземпляр, выпущенный «Обелиском», он зачитал:
Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в
