Рассказы - Грэм Мастертон
Высушив волосы, она встала, улыбнулась и спросила:
— Готов работать?
— Не уверен. В смысле, готова ли ты мне позировать — с этим синяком, да и вообще?
— Прошлой ночью ты был только за. Неужели передумал?
На ней была бутылочно-зелёная водолазка, песочного цвета юбка и коричневые кожаные ботинки. Она стянула водолазку и бросила её на стул, потом расстегнула юбку и сняла её. Под юбкой на ней не оказалось ничего, кроме чёрных чулок.
— Ты не поможешь мне расстегнуть бюстгальтер? — Она повернулась спиной.
Леонард замешкался. «Это сон? Нет, вряд ли. Картина настоящая, так что, скорее всего, она приходила прошлой ночью и тогда же я и начал её рисовать. Впрочем, даже если это сон, какая разница, что она просит меня помочь ей раздеться, — это всего лишь сон. А если нет, она просит меня раздеть её — она тоже хочет меня, и тогда что в этом плохого?»
Он расстегнул застёжку бюстгальтера — его она тоже бросила на стул. Потом села и стянула ботинки. Наконец спустила с ног чулки и осталась совершенно голой.
Она снова встала, посмотрела ему в лицо и потянулась обнять. Он подхватил её, притянул ближе и поцеловал — сперва в лоб, а потом в губы, после они уже целовались как изголодавшиеся, цеплялись друг за друга так, будто стремились разорвать на части.
— Кася, ты нужна мне! Даже не представляешь как! — выдохнул Леонард.
Он осторожно повёл её к большому викторианскому дивану, обитому мягким пурпурным бархатом. Уложил её затылком на одну из розовых туалевых подушек, по которой разметались её непослушные светлые волосы, и поцеловал снова. Она потянулась, стала расстёгивать его рубашку и вытягивать её из-за пояса. Он помог ей, отбросил рубашку на пол, она тем временем взялась за ремень.
— А это что? — спросила Кася. — На плече? Татуировка?
— Нет. Родимое пятно.
— Похоже на птицу с расправленными крыльями. И острым клювом, как у колибри.
— По наследству досталось, как ни странно. Оно передаётся из поколения в поколение.
Кася погладила родинку пальцами, как настоящую птицу.
— Правда?
— У моей мамы такое было, и у деда. И да, оно и правда похоже на колибри. Нам тоже всегда так казалось. Дед говорил, что, скорее всего, Господь дал нам эту отметину потому, что колибри — это единственная птица, которая может летать задом наперёд, а такой семьи, как наша, в которой всё шиворот-навыворот, ещё свет не видывал.
Кася рассмеялась. И хоть правый глаз у неё припух, левый светился весельем. Она расстегнула молнию его брюк и сунула руку в ширинку. Он уже был твёрдым, она крепко ухватилась за его член, будто за эстафетную палочку или только что выигранный «Оскар».
Леонард встал. Первым делом стянул носки, потому что отец всегда говорил: нет ничего менее сексуального и более комичного, чем мужчина в одних носках. Сбросил брюки, а следом и темно-синие трусы.
Когда он опять забрался на диван, Кася снова взяла в руку его член, провела ладонью сверху вниз.
— Ты такой же, как я, — произнесла она, прикоснувшись к своей промежности. — Без волос. Никогда не видела, чтобы мужчины так делали. Красиво. Ты похож на греческую статую.
Он целовал её и не мог остановиться.
— Долгая история. — Он улыбнулся. — Моя самая первая девушка была англо-индианкой, так что это она настояла, чтобы я брил лобок. Понятия не имею зачем, думаю, это было что-то религиозное. Потом это вошло в привычку. Моей бывшей жене нравилось, впрочем, не так сильно, чтобы быть верной.
— Ну, дорогой мой Леонард, зато у тебя на голове хватает густых тёмных волос. Да ещё и брови роскошные. Подходящее же слово, да? И темно-карие глаза — как мой любимый шоколад.
Леонард целовал её грудь, пока не затвердели соски, а потом легонько провёл ладонями по бокам, и Кася вздрогнула. Он развёл её бёдра и раздвинул складки вульвы, осторожно, будто два влажных розовых лепестка в дождливый день. Она блестела от влаги, и он ввёл в неё два пальца, чтобы увлажнить и себя. А потом, очень медленно, он скользнул в неё как можно глубже, пока не прижался всем телом, так что сложно было отделить их друг от друга.
Кася снова вздрогнула, когда Леонард коснулся шейки матки.
— Господи, — выдохнула она. — Милый мой, хороший. Почему я раньше тебя не встретила?
— Кася, — прошептал Леонард ей на ухо. — Ты ангел.
Они снова и снова занимались любовью. Диван ритмично скрипел, а часы на стене тикали в такт каждому их движению. Потом пробили час. Леонард никогда раньше не чувствовал ничего подобного ни к одной женщине. Подумалось, что он смотрит прямо в мерцающую звёздами темноту её мыслей, как в ночное море, и разделяет с ней подступающую волну, что несла её все ближе и ближе к разрядке.
Когда она задрожала, потом начала рвано дышать и так крепко схватила его за плечо, что ногти впились в родимое пятно-птицу, ему пришлось изо всех сил сосредоточиться, чтобы не торопиться. Потом она содрогнулась, и он больше не смог сдерживаться — они вцепились друг в друга, будто падали с огромной высоты с крыши горящего здания и хотели умереть вместе, когда ударятся о землю.
Наконец они улеглись рядом, тяжело дыша.
— Ты, — произнёс Леонард. — Ты необыкновенная.
Кася дерзко улыбнулась.
— Остались ещё силы, чтобы нарисовать меня?
Он встал, подхватил с пола брюки.
— Как насчёт бокала вина для начала? А потом можно и повторить.
— А, так ты даже не устал?
Леонард пошёл в кухню за бутылкой мальбека.
— Ты есть-то хочешь? — спросил он. — Могу сообразить тарелку сырных крекеров и оливки, если хочешь.
Кася не ответила, поэтому он вернулся в гостиную и спросил:
— Хочешь перекусить?
Каси там больше не было. Она не лежала на диване, не сидела у камина. Её одежда тоже пропала. И водолазка, и юбка, и ботинки.
Леонарда продрало холодом по спине. Не выпуская из рук бутылки с вином, он открыл дверь в студию. Дождь все так же стучал по крыше, но и там не было никакого следа Каси, ни голой, ни одетой.
Он прошёл в коридор, где повесил её розовый дождевик. Крючок оказался пустым. Входная дверь заперта, цепочка накинута.
«Только не говори,
