Рассказы - Грэм Мастертон
— Яичница готова? — спросил он, подошёл поближе и заглянул через плечо, прижавшись животом к её спине.
— Почти. Присядь пока.
Вместо этого он задрал подол её рубашки и сунул руку ей между ног.
— Бартек! Не надо! — возмутилась она и вильнула бёдрами, стремясь высвободиться.
Он засмеялся.
— Чего? Не хочешь немного стимуляции, пока взбиваешь яйца? Спорим, я тебя так заведу, что они получатся взбитые хоть куда!
— Ты меня не заводишь! Один вред от тебя! Отстань и сядь уже!
— Эй! Да ты колешься! Пора побриться! Ненавижу, когда ты колешься!
Кася повернулась и оттолкнула его. И задела ручку сковороды — та перевернулась и свалилась с плиты. Ударилась о левое колено Бартека, а яичница разлетелась по штанине и упала на ботинок.
Бартек чуть попятился, в ужасе уставился на свои брюки. А потом молча шагнул вперёд и влепил Касе затрещину, да так, что она упала у плиты и ударилась лбом о ручку.
— Тупая ты сука! Погляди, что ты наделала! Это были мои единственные рабочие брюки! В чем мне сейчас идти, а? В трусах, что ли, в офисе появиться? Какая же ты, блин, тупая, просто невероятно!
Кася встала на колени на виниловом плиточном полу. В голове звенело, а правый глаз уже начал опухать.
— Посмотри, блин, на мои брюки! — кричал Бартек. — Как можно быть такой бестолочью? Как? Впрочем, ты всегда была бестолочью! Кася Чёртова Бестолочь — вот как тебя надо было назвать при крещении! Готовить ты ни хрена не умеешь, шить тоже, волосы у тебя как сраное воронье гнездо! Даже ребёнка родить — и то не смогла, потому что бесплодная!
Он отвесил ей пару пощёчин, а затем вцепился обеими руками в спутанные волосы, зло рванул их раз, другой, а потом отбросил её прочь. Она ударилась затылком о ножку табурета и на несколько секунд отрубилась.
Когда снова открыла глаза, вокруг плясали крохотные белые искры. Она ещё немного полежала, слушая и не решаясь пошевелиться. К голым ногам прижималось что-то холодное и влажное, но поднимать голову, чтобы посмотреть, что это, не хотелось — вдруг Бартек ударит снова.
Впрочем, примерно через минуту она услышала, как хлопнула входная дверь. Бартек, похоже, вымелся прочь. Как ни злился, работу он потерять всё же боялся.
Она подняла голову, потянулась к перекладине табурета, чтобы сесть. Холодное и влажное оказалось Бартековыми бутербродами с помидорами, сыром и ветчиной. Должно быть, он в гневе смёл их со стойки.
Кася с трудом поднялась на ноги. Крепко сжала губы, но не смогла сдержать жалобный стон, по щекам потекли слезы. Она ещё никогда не чувствовала себя такой одинокой и беспомощной. Как-то она уже рассказывала своей сестре Оле, как плохо Бартек к ней относится, кричит и бьёт, но Оля просто пожала плечами и сказала, что Кася сама виновата, раз вышла за него замуж. Матери она тоже говорила, но та сказала, что всегда слушалась их ныне покойного отца. «Kobieta powinna znać swoje miejsce». «Женщина, знай своё место».
Она подняла бутерброды и бросила их в мусорку, собрала остатки яичницы. Чтобы привести себя в порядок, проковыляла в ванную и уставилась в зеркало над раковиной. Правый глаз уже стал малиновым и совсем заплыл. Будто в аварию попала. Возможно, так лучше друзьям и сказать: «Ездила к Нисе, объезжала собаку и врезалась в дерево».
* * *
Генри Уолтерс постучал в дверь и, когда Леонард открыл, выпалил:
— Извини, старик, опоздал! Вчера вечером в клубе был праздничный ужин, и я, похоже, перебрал с бренди!
— Забудь. — Леонард прошёл следом за ним по коридору в студию. — Я сам не встаю раньше половины десятого. Всю ночь что-то снилось, а спал как бревно.
— Ты ж знаешь, что это значит, а?
— Скорее всего — что мне, по твоему примеру, не худо бы пропустить перед сном пару стаканов бренди.
Он помог Генри выбраться из пальто-кромби с бархатным воротником, повесил его за дверь студии.
— Нет, — ответил Генри. — Это признак того, что тебе чего-то в жизни не хватает. Что-то тебя гнетёт. Вот почему снятся сны. Мне как-то снилось, что я Генрих Восьмой. Честно — Генрих Восьмой! Ночь за ночью снилось, что я ем куриные ножки и бросаю кости через плечо! Приказываю отрубить головы тем, кто меня бесит, ну и все такое! А потом меня избрали председателем гольф-клуба, и сон пропал.
Леонард подумал о Касе, как она смотрела на него со слезами в глазах, умоляя не покидать её, но ничего не сказал. Генри пошёл к креслу с высокой спинкой, в котором позировал для портрета, а Леонард направился к шкафу, где хранил краски, кисти и бутыли с льняным маслом.
Студия представляла собой оранжерею, пристроенную с тыла к разделённому надвое викторианскому особняку. Панели на крыше были выкрашены белым, чтобы отражать солнечный свет, поэтому оранжерея была похожа на нарисованную. Загромождённая полудюжиной мольбертов, холстами и реквизитом, который Леонард использовал для написания портретов. За годы работы он обзавёлся пузатой этрусской вазой с пурпурными страусовыми перьями, старинной виолончелью, мягким одноглазым лабрадором и даже человеческим черепом (который идеально подходил, чтобы рисовать портреты начинающих актёров, которые хотели быть похожими на Гамлета).
— Боже мой! — произнёс Генри, устраиваясь в кресле. — Это твоя новая модель? Ничего себе красавица!
Леонард, подняв руки, пытался влезть в измазанную красками блузу.
— Ты о чем? — спросил он.
— Об этой девчонке!
Генри кивнул на мольберт, который стоял вполоборота, но Леонард со своего места не видел, что на холсте. Вопрос слегка выбил из колеи: он не помнил, чтобы начинал новую картину, да и модель не нанимал уже месяца два.
Он расправил блузу, взял палитру и кисти и пошёл посмотреть, о чем говорит Генри. Картина на мольберте была неоконченной, но это, без сомнения, был его собственный стиль — эскиз, сделанный итальянским карандашом и набросанный сухой плоской кистью.
Обнажённая девушка сидела в кресле, в котором сейчас расположился Генри. Лицо было пока неразличимо, хотя нанесённые штрихи подсказывали, что у неё широкие, выступающие скулы. Однако о личности больше говорила растрёпанная светлая шевелюра. Её он уже нарисовал в цвете, использовав технику сграффито, чтобы придать волосам тонкую текстуру.
— Не отказался бы посмотреть, когда она в следующий раз придёт попозировать! — усмехнулся Генри.
Леонард
