Сага о Головастике. Кристальный матриархат - Александр Нерей
Я попросил у станичников выдать мне мешок с луковицами и, получив его, засеменил к центру станицы в поисках Ольговича.
* * *
Стук молотков был слышен издалека.
«Бочки собирают, или что другое мастерят?» — размышлял я, вышагивая по Закубанью, а впереди, то же самое эхо разносилось, предупреждая всех и каждого о моём появлении: «Крест-крест-крест».
Наконец, оно докатилось до Ольговича, и тот, вскочив в пролётку, уже мчался навстречу, поднимая дорожную пыль.
— Жги, коли, руби! — прокричал он издалека.
— И вам не хворать, — прокряхтел я и сбросил непривычно тяжёлую ношу наземь.
— Снова с подарками?
— Мы всегда не с пустыми руками.
— Что на этот раз? — начал он допытываться.
— Семя из стран заграничных для посадки тюльпанов тепличных.
— Можно гляну? — спросил он разрешения.
— Твои они. Твои. И, между прочим, бесплатные, — протянул я голландский мешок неугомонному станичнику.
— У нас говорят, что за бесплатное бес платит. А это, я так понимаю, кредитное семечко. И не семечко вовсе, а луковки? Точно они тюльпанные?
— Взойдут, увидишь. Мне на иноземном объясняли. Из первых рук, так сказать. Картинки этих цветов показывали и гарантировали, что настоящие тьюлипсы. А по-нашему тюльпаны. Только вот, красные они, или ещё какие, я так и не понял. Бери свой кредит.
— Беру-беру, — закивал Степан, потом завязал мешок и закинул его в пролётку. — Кстати, я тут узнал про парники и теплицы. Решили с мамкой и то и другое за зиму построить. Как у вас со стеклом и лесом? Их и полиэтиленом можно обтянуть.
— А какая разница между теплицей и парником? — решил я узнать о том, о чём сам же ораторствовал.
— Я думал, ты знаешь. Парник накрывает растения и не дает им сгинуть от весенних заморозков. А теплица повыше строится и отапливается. Ею круглый год кормиться можно, — растолковал Ольгович.
— Ты агроном, ты и решай, что строить. А с деревом и стеклом я помогу. Бланки требований у меня имеются. Могу тебе их отдать, сам заполнишь. Напридумаешь всё, что захочешь, потом закажешь, не промажешь. Строй хоть парник, хоть теплицу, хоть баню для царицы.
— Вот спасибо. А тары прикупить ещё можно? Бочки с клёпкой? В сборке только-только руку набили, а уже всё кончается. Ну так как? — с умоляющим взглядом спросил Ольгович.
— Расскажешь мне про Макара, а я решу, как, — выпалил я неожиданное условие.
— Про Доброго косаря? Так это Смерть наша. Приходит по доброте своей, только когда жизнь кончилась. И под корень: «Иттить иху!» И ты уже на небе. Вот мы и выкрикиваем его присказку, когда работаем. Намекаем, что жизнь наша ещё не кончилась. Спрашиваем-выпрашиваем, как старики учили. Ты что, не знал? Ну, тебе-то простительно. С твоими хлопотами и заботами за нашими глупостями не поспеешь.
Когда тебя с бумагами ждать? Я всю ночь мозговать буду, так что, жду в скором времени. И за расчетом… Ах, да. Кредит. Так мы эти рублики сразу на дело и пустим смело. Будет у закубанцев на зиму оплачиваемая работа.
— Мозгуй. А мне крестника домой загонять пора, а то темнеет уже. Так что, бывай Степан. Мечтай, считай. Твоя очередь заботиться о Закубанье, — простился я с Ольговичем и пошагал из станицы, подальше от глаз, собираясь отбыть к Насте в квартиру, где сразу же завалиться спать.
Глава 24. Ночь вещих снов
— Здравствуй, половинка, — приветствую я второго себя.
— Здравствуй, четвертинка, — откликается «я».
Мы встречаемся в огромном аэропорту со стеклянными стенами, а вокруг здания – гигантские самолёты, вертолёты, между которыми снуют самолёты поменьше.
— Как сам? — спрашивает половинка. — Расскажешь, что натворил, или подождать объединения? Ладно, после удочки всё узнаю, а сейчас глазей и не переживай. Память восстановится. Пусть как хотят исправляют, а только наша голова по-особому устроена. Головастая она у нас. Искристая, — смеётся второй «я».
Мы проходим в зал, в котором полно пассажиров, одетых не по сезону, и я замечаю прозрачные трёхгранные пирамиды, стоящие в конце помещения.
После регистрации пассажиры поочередно входят в хрустальные башенки высотой в два человеческих роста. Причём, в одну грань входят, словно в жидкое зеркало, а из двух других выходят уже по двое. Даже сумки и чемоданы у новых близнецов совершенно одинаковые.
— Улучшенные разделители поставили? — спрашиваю я у половинки.
— Эти сразу всё в головах исправляют. Теперь процесс заселения молодых миров гораздо быстрее. Но, сам понимаешь, мне и тебе такое не грозит. Идём к нашей удочке?
— Сейчас, — тяну я время и продолжаю разглядывать давно знакомый аэропорт «Домодедово-Мирное».
Мы проходим к столику регистрации и одновременно прикладываем правые ладони к широкому экрану прибора, похожего на телевизор. Сверху вниз по экрану пробегает светящаяся полоска, после чего раздаётся сигнал похожий на писк.
— У вас всё в порядке. Проходите к «УДОЧ-КА», — приглашает нас регистратор, взглянув на включившуюся зелёную лампочку.
Мы проходим и становимся лицами к двум граням пирамиды, на фундаменте которой я читаю название: «УСТРОЙСТВО ДВОЙНОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА – КОМПЕНСИРОВАННОЕ АВТОМАТИЧЕСКОЕ». «Так вот ты какая, удочка Скефия», — думаю я и усмехаюсь.
— Мы, как всегда, налегке. Без багажа. Идём? — предлагает второй «я».
— Марш, — командую я и делаю шаг в зеркальную грань.
* * *
— Санька! — зовёт кто-то издалека. — Санька, не спи!
— Что он там? Никак не сообразит, что мы его вызываем? — спрашивает второй голос у первого.
— Сейчас ещё раз попробую. Уже должно получиться, — говорит первый и начинает звать снова. — Санька!
— Может, головастиком его обозвать, — советует второй голос.
— Ты представляешь, сколько головастиков Санек отзовётся? — отвергает совет первый голос.
* * *
— Бери, дорогой, барашка. Без денег бери, — уговаривает меня Бикмеюшка с незабываемым акцентом.
— Лучше скажи, почему, куда бы я ни забрёл, всегда на тебя натыкаюсь? На твою юрту, на твоих помощников? — спрашиваю я раздражённо.
—
