Сага о Головастике. Кристальный матриархат - Александр Нерей

— Не мальчик? Мне же ещё десяти не исполнилось, — искренне возмущаюсь я.

— Секретари что-то напутали? — спрашивает голос у писарей.

Вокруг начинается суета, писари вскакивают из-за столов, начинают разворачивать рулоны с каракулями и датами, а я, улучив момент, подхожу к свидетелям защиты и здороваюсь.

— Здравствуйте, уважаемые. Я Александр из Скефия. Мне, правда, скоро десять. А выгляжу так потому, что прибыл беду вашу поправить. Вы же знаете, что мне сюда моложе тридцати трёх лет нельзя, — доверительно толкую я свидетелям защиты.

— Смотрите, — слышу я и оборачиваюсь на экран, но ничего не вижу.

— Он с пирожком и деревом разговаривает! — удивляются зрители в зале.

— С каким пирожком? У меня что, свидетелей защиты нет, кроме пирожка и дерева?

Рыжий мужик смеётся и указывает на девушку в зелёном платье, которая выдергивает из причёски три веточки и протягивает мне. Я беру их, таращусь на тонкие, но прочные палочки и недоумеваю, что происходит.

«Неужели, это дерево? А мужичок, получается, пирожок бабы Нюры?» — изумляюсь я, а девушка с косичками и рыжик кивают мне и улыбаются.

— Тестокартофельный и Босвеллия могут покинуть зал суда, — объявляет голос.

— Ага, — возмущаюсь я. — Последнее забирают, ироды. Пусть со мной посидят, пока не проснусь.

Но Тестокартофельный и Босвеллия встают, кланяются в мою сторону и исчезают, оставив после себя облачко непахнущего дыма.

— Пора проснуться! — командую я себе во весь голос и пытаюсь дозваться одиннадцатого, лежащего рядом на диване.

Две женщины выскакивают из-за строя обвинителей и противно гнусавят:

— Он нас тётеньками обозвал. И никакого внимания не уделил. Просто омерзительный и гадкий мужчина.

— Повиляйте... Повиляйте хвостами, как в парке, когда меня распряжённым дразнили, — говорю я тётенькам.

Зал взрывается смехом и подбадривающими возгласами. Тётеньки краснеют и торопятся убежать из зала, а я осматриваюсь и вижу только суетящихся секретарей с рулонами манускриптов в обнимку.

— Он и меня в заблуждение ввёл, — верещит знакомая слепенькая бабулька. — Инспектором по морали назвался. Люська мой всё видел.

Я поворачиваюсь на голос бабки и вижу её и Люську, оказавшуюся копией вредной бабульки, только мужского рода и лет на сорок моложе.

Зрители снова громко смеются и указывают пальцами куда-то в сторону и вверх. Я гляжу в том направлении и замираю, увидев на экране себя посреди грядки со зловонной травкой, и Люську, пока ещё в собачьем обличье, и всё в точности, как было во время моего перемещения в Маринию.

— Почему не заколдовала его? — спрашивает кто-то из зала. — Он же твою траву вытоптал, которая для черной магии.

Зал шумит, возмущается, но всё больше слышатся одобрительные возгласы с требованием «освободить от ответственности по данному эпизоду».

— Как же, заколдуешь таких, — возмущается старуха. — А Сакру Олибану в его руках видели? Носитесь с Бурзерами по мирам, чтоб вы повысохли!

Старуха топает ногой и вместе с Люськой исчезает, а зрители снова смеются, глядя на экран, на котором показывают продолжение моих приключений.

А на экране я разговариваю с Настиной мамкой, уклоняюсь от падающего рубероида, воюю с миром по имени Амазодия, пытаюсь спасти сразу двух детей в двух мирах. Зрителям такое представление нравится, и они от души хлопают и смеются.

— Видели, как он ей отрезал? Меняй, говорит, фамилию на Забияку или Кусаку, — смеётся мужской голос в глубине зала.

— А вы видели его лицо, когда он кричал: «Целёхоньким к мамке твоей на поклон явлюсь! Пугай, сколько хочешь!» Вот это мальчишка, — вторит мужскому голосу невидимая мне тётенька. — Если бы такие у меня водились, никаких бы бед не понадобилось.

— Как бы мы тогда их заманивали? — возмущается чуть ли не половина зала.

— Попрошу тишины, — прикрикивает на расшумевшихся зрителей голос, руководивший всем с самого начала. — Извините за путаницу, но этому человечку, действительно, нет ещё шестнадцати. Суд объявляет приговор и откладывается до тридцати трёх лет.

— С чего это? — не соглашаются в зале. — А если он перед этим экзамен на Бога сдаст? Судить его тогда никто не посмеет. Вдруг, получится с первого раза? Он вон какой башковитый и ничего не боится.

— Не беспокойтесь. Путаницы впредь не допустим. На всякий случай, память ему подкорректируем. А сейчас, внимание! — успокаивает всех ненавистный голос и объявляет: — Вердикт. Александр Валентинович Скефийский приговаривается к неделе исправительных работ в одном из миров по его выбору. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

— Хочу в Фантазию, — требую я под аплодисменты зала.

— Никак невозможно, — отказывается от своих слов голос. — Никак. В Фантазии возраст не изменяется. И чтобы там побывать, требуется сдать экзамен. И без всяких помощников.

— Тогда в Талантию, — снова требую я и топаю ногами по мраморному полу.

— Тоже невозможно, — заявляет голос.

— Тогда какой же это мой выбор? Вы думаете, что я после всего этого вернусь в Амазодию? Накось, выкусите, — заявляю я и показываю всему залу пару кукишей.

— Знак! — ахает зал, а меня сразу хватают в охапку и выдергивают из зала.

— Не судите, да не судимы будете, — хриплю я изо всех сил, никак не в силах набрать воздуха в грудь при встречном ветре.

— Санёк, пора вставать, — говорит мне в самое ухо близнец одиннадцатого ангельского розлива, и я просыпаюсь, снова полным мировых забот.

* * *

— Куда в такую рань? — спросил я всё ещё с закрытыми глазами.

— Настя уже на костыле и в магазин сбегала, и завтрак приготовила. Перекусим и в путь, — напомнил друг.

— Она разве не выздоровела? Вот мы эгоисты, — расстроился я, оттого что покалеченной Насте пришлось куда-то бегать.

— Когда узнаешь, что она всю ночь не спала, потому что не на чем было, как запоёшь? — съехидничал одиннадцатый.

— Не на чем?

— Ты в её комнату заходил? — удивился близнец. — Там только детская кроватка. Думал, ты знаешь.

Я расстроился окончательно и поплёлся на кухню с невесёлыми думами: «Явились, не запылились, и, в обмен на дочку, чуть ли из дома не выгнали, пусть и чужого».

— Здравствуйте, — поздоровалась Настя. — А