Стивен Эриксон - Дань псам
Стражник вздохнул: — Да, немногое осталось от Гадробийской стены. Только эти ворота, ими пользуются почти что одни воры и грабители. Идем, уже недалеко.
Храм Бёрн знавал лучшие дни. Известняковые стены были покрыты граффити — то списками молитв, то овальными значками и загадочными местными символами. Встречались тут и богохульства — как подумал Маппо, видя, что некоторые надписи соскоблены. Канавы были забиты мусором, в нем шныряли крысы.
Стражник провел его вдоль правой стены к более широкому проезду. Парадный вход в храм был украшен изображениями падающих звезд; ступени затопило дождевой водой глубиной примерно по лодыжку. Маппо поглядел на них с некоторым недоверием.
Стражник заметил его выражение. — Да, культ угасает. Думаю, она слишком уж долго спит. Знаю, это не мое дело — но зачем ты здесь?
— Я не уверен, — признался Мапо.
— А. Ладно. Да благословит тебя Бёрн.
— Спасибо, сэр.
Стражник возвращался по своим следам, чтобы найти аллеею с трупами. Воспоминание о встрече грызло Маппо неясным беспокойством. Он мельком заметил таинственные раны на втором трупе. Воистину зверство. Да будет ли конец подобному?! Истинное благословение мира?
Он сошел по ступеням. Пошлепал к самой двери.
Она открылась — он не успел постучать.
Тощий грустный мужчина встал перед ним. — Тебе нужно знать, Маппо Коротыш из племени Треллей: это долго не продлится. Ты стоишь передо мной как отсеченный член, и твоя кровь пятнает эфир. Потоку не видно конца.
— Конец настанет, — отвечал Маппо. — Когда я отыщу его.
— Он не здесь.
— Знаю…
— Ты готов идти по жилам земли, Маппо Коротыш? Этого ты ищешь в нашем храме?
— Да.
— Ты выбрал самую опасную тропу. Там яд. Там обжигающий холод. Лед, покрытый пятнами чуждой крови. Она ослепила владеющего льдом. Там ветра кричат в вечной муке смерти. Там тьма, и она не пуста. Там горе, которого даже ты не вынесешь. Там сдаются, но там есть нечто, что нельзя сдать. Давление слишком велико даже для такого как ты. Ты пойдешь по Неверному Пути, Маппо Коротыш?
— Должен.
Грустное лицо вытянулось еще сильнее. — Я так и думал. Знаешь, я мог бы удлинить список предостережений. Мы стояли бы так всю ночь — ты в луже с мокрыми ногами, я бормочущий жуткие подробности. Но ты все равно сказал бы «должен». Мы просто потеряли бы время. Я охрип бы, а ты заснул стоя.
— Вы говорите почти с сожалением, Жрец.
— Возможно. Это был список, полный поэзии.
— Тогда впишите его целиком, когда будете вносить в дневник события этой ночи.
— Подумаю. Спасибо. Ну, давай же, заходи, вытирай ноги. Но побыстрее — мы готовили ритуал с момента твоего прибытия в порт.
— Величина ваших знаний поражает, — ответил Маппо, ныряя под притолоку.
— Да, верно. Иди за мной.
Короткий коридор с протекающим потолком; более широкий трансепт; они прошли по тусклому мозаичному полу в другой коридор с нишами в стенах; в каждой хранился тот или иной священный предмет — куски сырой руды, белые, розовые и пурпурные кварцы и аметисты, звездные камни, янтари, медь, кремень, окаменевшие деревяшки и кости. В конце коридора открылся широкий зал с колоннами, в нем рядами построились служители культа в коричневых рясах и с факелами.
Служители пели на загадочном языке. Верховный жрец провел Маппо между их рядов.
На месте, где полагается быть алтарю, в дальнем конце зала, в полу разверзлась расселина — словно сама земля провалилась, поглотив алтарь и его подножие. Из расселины поднимался горячий и горький дым.
Грустнолицый жрец подошел к краю пропасти и повернулся к Маппо: — Врата Бёрн ожидают тебя, Трелль.
Маппо тоже подошел и поглядел вниз.
И увидел в двадцати саженях расплавленный камень, медленно текущую и булькающую реку.
— Конечно, — заметил Верховный Жрец, — то, что ты видишь, находится в ином мире. Иначе Даруджистан превратился бы в шар огня ярче новорожденного солнца. Пещеры с газом и прочее…
— Если я прыгну вниз, — ответил Маппо, — я поджарюсь.
— Да. Я знаю, о чем ты думаешь.
— О?
— О безопасном проходе.
— Ах, и точно. Вы как нельзя правы.
— Тебя следует закалить против подобных сил. Для этого и предназначен уже упоминавшийся мной ритуал. Ты готов, Маппо Коротыш?
— Вы хотите наложить на меня защитные чары?
— Нет, — ответил жрец. Казалось, он готов зарыдать. — Мы хотим искупать тебя в крови.
* * *Баратол Мекхар мог видеть боль в глазах Сциллары, когда им случалось взглянуть друг на дружку; он заметил, что Чаур держится ближе к ней, защищая на манер пса, инстинктивно помогающего раненому хозяину. Замечая, что Баратол смотрит на нее, Сциллара строила широкую улыбку. Каждый раз он чувствовал какой-то удар в грудь — словно кулаком в закрытую дверь. Она воистину прекрасная женщина, хотя эта красота является лишь на второй взгляд, даже на третий, распускаясь медленно, как темный цветок в тени джунглей. Боль в глазах только усугубляла его собственное страдание.
Чертов глупец Резак. Да, была другая женщина — похоже, его первая любовь — но она пропала. Пора обрубить якорную цепь. Никто не может тонуть вечно. Это беда слишком юных — мастерство с ножами плохо заменяет нехватку умения выживать под любыми атаками мира. Томление по невозвратно потерянному — напрасная трата времени и сил.
Баратол ощущал, что его томления остались позади, где-то в песках Семиградья. Груды неподвижных тел, язвительный смех, замаскированный под шум неумолчного ветра, ящерка, напрасным даром усевшаяся на онемелую, покрытую черной коростой руку. Мгновения безумия — о, задолго до безумств Т’лан Имассов в Арене — тогда он не ведал жалости… ох, как поздно воспоминать то, что нельзя изменить — ни кровь, пролитую к стопам бога, ни нож, выброшенный, чтобы вырезать его собственное сердце. «Слишком поздно» — эти слова смеялись над ним, безжизненные, отравленные, безумные.
Два слова стали заклинанием, пошли рядом, отдаваясь веселым эхом, превратились в шум лагеря разбойников, вопли и звон железа. Да, они стали ревом мальстрима, сокрушающего Баратолу череп, нависающего приливом, который никогда не сменится отливом. Слишком поздно бежать. Они каркали над каждым неудачным поединком, каждым неудачным отклонением от разящего клинка. Они взрывались в голове при каждом вхождении смерти в тела — словно в дом родной, под выплески крови и прочих жидкостей. Их корявые послания (да нет, всегда одно послание) записано умирающими на песках пустыни.
Ему придется повторять заклинание вечно — но он не мог оставить в живых никого. Ну, кроме дюжины лошадей, которых оставил в караване — плата за приют полумертвому воину, за избавление от лихорадки, ран и начавшейся заразы. Они не хотели брать платы — они ничего не смогли сделать с тусклым отчаянием в душе, объясняли они, поэтому простить хоть какого-то возмещения было бы бесчестием. Но дар — это совсем другое.
В пустыне ничто не скрывает жестокого лика времени. Его кожа растянута, так что видны кости, его единственный глаз горит в небесах, его разверстая пасть холодна и безвоздушна словно горный пик. Торговцы это понимали. Они сами происходили из одного из племен пустыни. Они дали ему бурдюки с водой, чтобы хватило добраться до ближайшего гарнизонного поста. «Да, надо отдать мезланцам должное — они умеют строить дорожные станции и снабжать их всем необходимым. Они никого не прогоняют, друг». Они дали ему корм для лошади на четыре дня. Наконец, они показали ему путь, который следовало избрать, тропу, которая обманет смерть. Единственно верную.
Смерть охотится за ним, сказали торговцы. Сейчас она ждет за кругом кизячных костров… но когда Баратол выедет, длинноногий жнец пустится за ним, напевая песенку неутолимого голода, неостановимого голода, способного лишь пожирать все на пути своем.
«Когда томление охватит тебя, друг, не попади в ее ловушку, ибо томление — гибельная наживка. Ты окажешься в клети, тебя потащат сквозь все отмеренное тебе время, Баратол Мекхар, и все схваченное тобой будет вырвано из пальцев. Все, что ты будешь видеть, промелькнет размытыми пятнами. Все, что ты вкусишь, станет малыми каплями, высыхающими на языке. Желание приведет тебя в костистые руки ловца, и останется лишь бросить последний краткий взгляд назад, на жизнь — миг ясности, редкостно горький дар некоего неведомого бога — и ты поймешь в один миг, сколько всего потерял, сколько всего упустил, скольким мог бы обладать.
Теперь скачи, друг. И берегись ловушек разума своего».
Слишком поздно. Два слова преследуют его и, наверное, будут преследовать вечно.
Злобное заклинание заполнило разум, когда он смотрел вниз, на лицо тонущего Чаура. «Слишком поздно!»
Но он плюнул в пасть злобной радости слов. Да, в тот раз он смог. Он сказал «нет» и выиграл. Нет цены подобной победе.
