Генри Олди - Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
– А это, юный господин, ваш исток. Я бы сказал, семейное чрево…
Чрево напоминало дурацкий провал. Спуск под землю, щербатые ступени. Мрак, притаившись внизу, дышал сыростью. У входа стоял портик. Деревянная колоннада подгнила, готова рухнуть в любой момент.
– Ты шутишь?
– Если спуститься, мы найдем чертог, обшитый медью. Там в девичестве жила Даная, мать твоего великого деда. Ванакт Акрисий заточил свою дочь, узнав, что она тайком сошлась с его братом Пройтом…
– Лжешь!
– Лгут торговцы, нахваливая товар. Мудрецам ложь противна. В Аргосе каждому известно, что Даная обожала своего отца. А Пройт был так похож на брата, что любовь девушки обратилась на него. В гневе Акрисий изгнал брата из города, а дочь вверг в узилище…
– Разумно, – кивнул Кефал. – Женись Пройт на племяннице, да роди она ему сына… Считай, подпилил бы ножки у Акрисиева троноса. Акрисий имел сыновей?
– Нет. Только дочь.
– Ну вот! Несчастный случай на охоте, и ванактом Аргоса становится Пройт! Брат-близнец покойного, женатый на дочери покойного, на днях родившей покойному внука…
Педагогос возликовал:
– Боги говорят твоими устами! Представляете ужас ванакта Акрисия, когда он узнал, что дочь понесла? В подземелье, под охраной? Нет, мудрецы знают, что Данаю посетил владыка богов… Но Акрисий-то был уверен, что отец ребенка – его подлый брат! Проник, лелея коварный замысел…
– А пророчество?
– Как же без этого? Ванакт не сомневался в пророчестве. Ребенок во чреве дочери грозил ему смертью. Ты сам сказал: несчастный случай на охоте…
Мальчик слушал, не вмешиваясь. Собственная жизнь, еще вчера бывшая цепью непреложных, однозначных событий, вдруг рассыпалась пригоршней сомнительных колец. Мама считает, что он впервые пошел в десять месяцев, папа уверен, что в год, а дедушка вообще не помнит… Мудрецы – о, мудрецы знают все! Спустя годы они сложат жизнь Амфитриона Персеида заново, да так, что и не узнать. Жалкие десять лет, и те рождают кучу сомнений. Что же говорить о долгой жизни дедушки Персея? Правда и ложь – песок между пальцами…
– …храм Пеона, божественного врача…
2
Голос раба жужжал надоедливой мухой. Отмахнуться бы, прихлопнуть! – да сил нет. Руки плетьми висят вдоль тела. Ноги шаркают, как у дряхлого старца. Все плывет, сливаясь в радужную пелену. Не мальчик – статуя с мраморными глазами. Статуя хочет в храм. Там, наверное, хорошо. Прохладно…
– Эй, что с тобой?
Эхион подхватил его, не дав упасть.
– Идти можешь?
Амфитрион кивнул. В голове снова помутилось. Зря он оставил во дворце шляпу. Ну, красная. Зато голову бы не напекло. Сейчас бы воды… Словно отвечая мольбе, от храма к мальчику уже шел Пеон, божественный врач. Так идет к берегу морская волна – плавно, текуче. Бог делался выше, ниже…
– Радуйтесь, уважаемые. Я Меламп, сын Амифаона, целитель.
Волна остановилась.
– По-моему, ребенок нуждается в помощи.
Нет, не Пеон. Темная борода колечками. Лицо смуглое, доброе. Морщинки в уголках глаз. Наверное, его Пеон прислал. Вместо себя. Сам не смог прийти…
– Ты болен, Амфитрион, сын Алкея.
– Я здоров, – мальчик шмыгнул носом.
– Ну да, конечно. Заночевали в пути?
– Ага…
– К утру костер погас. Ты продрог. Роса пропитала плащ…
– Откуда ты знаешь? И мое имя…
«Все-таки бог? – обожгла лихорадочная догадка. – Неужели?!»
– Я не говорил тебе, как меня зовут!
– Я не только излечиваю, – подмигнул ему Меламп. – Я еще и прорицаю.
Он приложил ладонь к пылающему лбу Амфитриона. Повеяло ветром с моря; пелена, застившая взор, исчезла. Ладонь переместилась на грудь.
– Что ты делаешь?
Эхион с подозрением смотрел на Мелампа. Целитель ответил спарту мягким, успокаивающим взглядом. Будто брата признал. Может, они родичи? Дальние?
– У ребенка жар. Я отведу его в храм и прогоню болезнь.
– Если с внуком Персея что-нибудь случится… Ты понял меня?
– Конечно же, случится, – улыбнулся Меламп. – Он выздоровеет.
Спарт кивнул:
– Хорошо.
– Ждите нас здесь.
И снова Эхион послушался. Хотя раньше Амфитрион был уверен: спарт слушается только дедушку Персея. По дороге к храму мальчик смотрел под ноги; вернее, на тень идущего впереди Мелампа. Тень струилась, как хвост. Солнце светит им в спину? Значит, тень должна падать вперед. А у Мелампа… Мысли плавились воском на огне, меняя форму. Тень, свет…
– Осторожней, не споткнись. Дурной знак.
В храме царила прохлада. На жертвеннике горел огонь. На стенах, под потолком – фрески. Пеон с чашей, Пеон со змеей, Пеон исцеляет богов и людей…
– Разденься. Ложись сюда.
Не на жертвенник, хвала богам! За алтарем стояло ложе из розового мрамора. Камень приятно холодил разгоряченное тело. Сняв с плеча холщовую сумку, Меламп извлек из нее две чаши из змеевика, зеленого с прожилками, связки трав, палочки темного дерева… Опустившись на колени, установил чаши на ближних углах алтаря; налил воды, добавил лекарств из флаконов. Не заботясь достать нож, прокусил себе запястье; вознес руку над чашей, дожидаясь, пока капля крови набухнет и упадет в зелье. Сейчас Меламп – силуэт в храмовом сумраке – был очень похож на бабушку Андромеду, когда та грозила Эмпузе. Защитник, уверился мальчик. Поделившись кровью, целитель бросил в пламя пучок трав.
Воздух наполнился пряным ароматом.
– Дыши глубже.
Амфитрион старательно засопел. Дышать стало легче, хлюпанье в носу прекратилось. Действует! Меламп тем временем молился – как песню пел. Когда он оказался рядом с ложем, Амфитрион не заметил. Звука шагов слышно не было, лишь слабый шелест. Окунув палочку в чашу, Меламп стал рисовать на груди мальчика какие-то знаки. Знаки жглись – приятно, без боли.
– Выпей. Все, до дна.
Теплый край чаши ткнулся в губы.
– По-хорошему, тебе следовало бы уснуть прямо здесь. А я бы позже истолковал твой сон. Бог в снах являет свою волю…
– Не надо!
Идея вещих снов разонравилась Амфитриону навсегда.
– Вот и я решил, что не надо. Если я усыплю тебя, твой бдительный страж прибьет меня, не смущаясь святостью места. Он из тех, кто сперва кусает, а потом думает. Ладно, обойдемся. К вечеру будешь здоров. Знаки смоешь утром.
И Меламп принялся буднично складывать сумку.
– Благодарю тебя, целитель!
Напыщенность слов смутила мальчика, и он закашлялся.
– Идем, герой, – рассмеялся Меламп. – Завтра сходи в баню. Кривой Гелен содержит отличные бани! А какая там парилка… Хочешь, я сам отведу тебя? В полдень?
– Хочу!
После ломоты тело казалось пустым. Не тело – амфора, из которой вылили все вино. В голове тоже царила веселая пустота. Какой там вечер! Он уже здоров! А ноги у Мелампа черные-черные. Как в смоле измазался.
Мальчик не удержался – хихикнул.
– Смешно? – целитель придержал шаг. – Тогда я тоже посмеюсь. Я Меламп, а твоего сына назовут Мелампигом. Не Черноногий, а Чернозадый. Это еще смешнее, правда? Твое же собственное имя… Ты и впрямь будешь иметь два выхода [51] из многих тупиков. Правда, ни один из них тебе не понравится.
3
– Видел? – заговорщицки прошипел Кефал на ухо спарту.
Оба спрятались в тени ближайшего портика. Трухлявое дерево колонн изъели жучки и оплел вездесущий плющ. Доски эпистелиона [52] рассохлись и растрескались. Стрелы солнечных лучей пробивали их насквозь. В резных капителях колонн, отчаянно чирикая, ссорились воробьи. Вниз сыпался мелкий мусор.
– Что?
В голосе Эхиона маслом по волнам растекалось безразличие.
– У Мелампа – тень! Не в ту сторону.
– Это не тень, – пожал плечами Эхион. – Это хвост.
– Хвост?! – на зрение юноша не жаловался. – Не вижу никакого хвоста!
– Ты и не должен видеть.
– А ты?
– Я – спарт. Меламп – нашего племени.
– Какого это – вашего?
– Змеиного.
– Но ты же человек?
– Следи за его походкой, – ушел от ответа Эхион.
В скользящем шаге Мелампа и впрямь чудилась змеиная повадка. Кефал уже видел такую походку, причем недавно… Юноша огляделся. Раб-педагогос, седалищем почуяв момент, увлек Тритона в сторону – и теперь превращал тирренца в записного мудреца. Тритон слушал, раскрыв рот. «Вовремя, – подумал Кефал. – При них спарт не стал бы откровенничать. Вот я – другое дело…»
– Это не тайна, – разрушил Эхион его претензии на избранность. – Многие знают, просто помалкивают. Ты в Афинах был? Басилея Эрехтея видел?
– Это мой тесть! – фыркнул Кефал. – Я на его дочери женюсь!
– Ну и как он ходит, твой тесть?
Так вот кто вспомнился Кефалу при виде Мелампа! Знакомая плавность движений, и ростом Эрехтей кажется то выше, то ниже… Верно истолковав молчание юноши, спарт подлил масла в огонь:
– Ты тень его видел?
На тень будущего тестя Кефал, признаться, внимания не обратил.
– Он никому не позволяет на нее наступать, – разъяснил спарт. – Как и его дед Эрихтоний. Я бы на их месте тоже не позволял.
