Скотт Линч - Красные моря под красными небесами
Потом принесли еду – жестяные плошки с чуть теплой солониной и просмоленные кожаные кружки, наполовину заполненные вонючим пойлом, отдаленно напоминающим эль. В тесноте и полутьме все это неловко передавали друг другу, тычась локтями и коленями в чужие животы и лбы; затем пустую посуду надо было возвращать – все с теми же неудобствами, после чего народ потянулся в гальюн. Наконец Локк скорчился у переборки, под боком у Жана, и приготовился заснуть, но одна мысль не давала ему покоя.
– Джебриль, а кто-нибудь знает, какой сегодня день?
– Двенадцатый день фесталя, – ответил Джебриль. – Нас как сюда привели, я у лейтенанта Дельмастро спросил.
– Двенадцать дней… – пробормотал Жан. – Долго же нас штормом мотало.
– Ага, – вздохнул Локк.
Двенадцать дней… Меньше двух недель назад они вышли из Тал-Веррара, и все на «Красном гонце» считали их героями. Уже двенадцать дней с тех пор, как они с Жаном приняли противоядие. О боги, архонт… Как ему объяснить, что с кораблем произошло? Сослаться на незнание какой-нибудь хитрой мореходной премудрости?
– Я его на траверзе штирборта кофель-нагелем обрасопил через подветренный кливер, а надо было через наветренный… – прошептал он.
– Чего? – одновременно вскинулись Жан и Джебриль.
– Ничего, спите, – отозвался Локк и, по давней привычке сироты из Горелища, подложил под голову левый локоть вместо подушки, закрыл глаза и мгновенно погрузился в чуткий, но здоровый сон, которому не мешали ни жара, ни духота, ни скученность, ни тысячи странных шумов и звуков незнакомого корабля.
Глава 10
Cпасите наши души
1К семнадцатому дню фесталя Жан с одинаковой силой проникся отвращением к судовому уксусу и радовался любой возможности заметить на палубе лейтенанта «Ядовитой орхидеи».
По утрам ему в обязанности вменялось наполнить одну бадейку мерзкой красной жидкостью, а вторую – морской водой и тщательно скатывать всю нижнюю палубу и переборки. На носу и на корме находились кубрики команды – узкие помещения, в одном из которых на подвесных койках спали человек пятьдесят; оттуда разносился храп, мало чем уступающий звериному рыку. Жан предусмотрительно оставлял спящих в покое и принимался за винный погреб (называемый еще «скудельной» из-за затянутых штормовой сеткой полок, на которых хранили стеклянные бутылки), кладовую, оружейный отсек и пустой кубрик, причем везде приходилось убирать из-под ног бочки, ящики, бухты канатов и сети.
Когда вонь разведенного уксуса пропитывала все помещения нижней палубы, смешиваясь с запахами прогорклой еды, дешевой выпивки, грязного белья и немытого тела, Жан брал желтый алхимический фонарь и отправлялся окуривать трюм и льяло, чтобы уничтожить миазмы и едкие испарения, разносящие заразу. Дракеша заботилась о здоровье команды – моряки протыкали уши медной проволокой, верным средством от бельма на глазу, а в эль добавляли щепотку белого песка, дабы не заработать грыжу, – а потому трюмы «Ядовитой орхидеи» требовалось окуривать сверху донизу дважды в день, к великой радости корабельных котов. К сожалению, для этого приходилось все время перебираться через горы груза, ползти по узким проходам и протискиваться в щели между тюками, а также сталкиваться со всевозможными препятствиями, в том числе и в виде моряков, занятых своими важными делами. В этих случаях Жан с подобающим почтением склонял голову и вел себя предельно вежливо, чтобы не вызвать нареканий.
Все в команде «Ядовитой орхидеи» были постоянно заняты делом. Корабль жил бурной жизнью, и чем ближе Жан с нею знакомился, тем лучше понимал, что составленное им дурацкое расписание обслуживания «Красного гонца» поражало своей нелепостью, – бедняга Кальдрис его бы наверняка высмеял.
По мнению капитана Дракеши, любой корабль на плаву требовал постоянного, круглосуточного ухода, обслуживания, починки и прочих неотложных корабельных работ. То, что проверялось дневной вахтой, подвергалось новой проверке вахтой вечерней, и так изо дня в день; все закрепленное откреплялось, тщательно осматривалось и закреплялось снова; чинили все, что только можно было починить, а потом чиненое опять проверяли на прочность и чинили по новой, при надобности и без таковой. Помпы в трюме и якорный шпиль ежедневно смазывали кухонным жиром, собранным со дна котлов на камбузе; этим же вонючим средством обмазывали мачты сверху донизу – такая «пропитка» предохраняла древесину от сырости. Матросы постоянно сновали по палубам и по реям, осматривали швы в обшивке, проверяли паруса и перебирали снасти, чтобы не перетирались тросы.
Команда «Ядовитой орхидеи» делилась на два отряда – Красный и Синий, – которые заступали на вахту поочередно, каждые шесть часов. К примеру, Красный отряд заступал на вахту с полудня до шести часов вечера, а через шесть часов отдыха снова нес вахту с полуночи до шести часов утра. Свободные от вахты моряки занимались чем душе угодно, если только авральный сигнал «Свистать всех наверх!» не призывал их на палубу.
Помойная вахта в это расписание не входила; бывшие матросы «Красного гонца» работали от зари до зари, а кормили их лишь вечером, а не в полдень, как всех остальных.
Тем не менее Жан прекрасно понимал, что мрачная холодность и грубость моряков «Ядовитой орхидеи» были напускными, – своих новых товарищей они не презирали. К тому же бывшим матросам «Красного гонца» доставалась самая тяжелая и скучная работа, что оставляло «орхидеям» больше времени на сон и прочие нехитрые развлечения, к примеру на азартные игры или на бесстыдные любовные утехи в подвесных койках или в укромных уголках корабля. К немалому смущению Жана (который, между прочим, не был ни ханжой, ни девственником), укромные места эти на поверку оказывались общедоступными; уединение, каковое, по твердому убеждению Жана, обеспечивали лишь каменные стены и прочные засовы на крепких дверях, на корабле было совершенной видимостью.
Ни о каких замках и засовах не могло быть и речи там, где любые шумы и шорохи моментально становились всеобщим достоянием. Если парочка из Синего отряда предавалась любовным игрищам в кубрике на носу, то об этом сразу же узнавали на корме; какая-то женщина из Красного отряда в порыве страсти постоянно выкрикивала что-то по-вадрански – как раз под ухом Жана, который безуспешно пытался уснуть в кубрике на полубаке. Обсудив ее странный говор с Локком, Жан пришел к выводу, что это вовсе не вадранское наречие, однако же подобные вокальные упражнения неизменно вызывали бурное одобрение окружающих.
В целом команда «Ядовитой орхидеи» по праву гордилась порядком, царившим на корабле. Здесь не было ни драк, ни сколько-нибудь крупных ссор и непримиримых размолвок, ни безудержного пьянства. Каждая трапеза сопровождалась умеренным количеством вина, эля или пива, а примерно раз в неделю каждому из «орхидей» выпадало несение Хмельной вахты; Жан так и не сумел постичь хитроумную систему выбора счастливчиков, которым дозволялось невозбранно предаваться возлияниям на нижней палубе, всячески колобродить и блевать за борт, – они освобождались даже от авральных работ, пока не проспятся.
– Вообще-то, все это… несколько неожиданно, – однажды утром сказал Жан Эзри.
Лейтенант Дельмастро стояла у поручней левого борта, делая вид, что совершенно не замечает Жана, сосредоточенно покрывавшего слоем серой краски днище одной из судовых шлюпок.
«В последнее время наши случайные встречи происходят с завидной регулярностью, – размышлял он. – Или мне чудится? Неужели это из-за того, что я неосторожно процитировал Лукарно?» Теперь он старался держать язык за зубами, даже если цитата пришлась бы к месту, – нет уж, лучше оставаться загадкой, чем повторять ненароком сработавшую уловку. «О Тринадцать богов! – Жан содрогнулся от внезапного озарения. – Можно подумать, я собираюсь за ней ухаживать… А она…»
– Что-что? – переспросила она.
Жан смущенно улыбнулся, польщенный тем, что его робкие надежды оправдались, – хотя драйщикам не позволялось первыми обращаться к морякам «Ядовитой орхидеи», Эзри не стала отчитывать его за дерзость.
– Я жизнь на пиратском корабле иначе представлял… Ну, из прочитанного…
– Из прочитанного?! – рассмеялась Эзри и, скрестив руки на груди, лукаво взглянула на Жана. – И что же вы читали?
– Так сразу и не припомнить… – Он обмакнул кисть в банку алхимической серой краски, притворяясь, что всецело поглощен своим занятием. – «Семь лет под бурями и плетьми».
– А, Бенедикт Монткальм, – сказала она. – Это я тоже читала. Редкостное дерьмо. По-моему, он в тавернах рассказов подвыпивших моряков наслушался, да и сам с пьяных глаз приврал.
– А вот есть еще «Правдивая историческая повесть о дерзком алом стяге»…
– Сюзетта вель Дюкаси?! Как же, знаю!
– Вы с ней знакомы?
– Нет, но премного наслышана. Эту полоумную старуху каким-то чудом в Порт-Транжир занесло, она там переписчиком заделалась, заработанные медяки в портовых тавернах пропивает и в канавах ночует. Теринский почти забыла, только отборную ругань помнит, честит своих издателей на все лады.
