Скотт Линч - Красные моря под красными небесами
– Да пошел ты! – завопил Мазукка. – Чего ты со мной, как с дитятей неразумным, вошкаешься?!
Вахтенный неуверенно потянулся к поясу за дубинкой, но Мазукка, взъярившись не на шутку, пнул его в грудь, выхватил дубинку, занес ее над головой и… На него тут же набросились четыре моряка, прижали к палубе и вырвали дубинку из рук.
Затем послышались быстрые уверенные шаги – капитан Дракеша решительно устремилась с юта к фок-мачте, словно ей уже доложили о происходящем. Она прошла мимо Жана, и он напрочь позабыл о своем занятии. Сердце отчаянно щемило: Дракешу окружал тот же ужасающий ореол, что некогда был присущ капе Барсави, – непререкаемая сила, сдерживаемая до поры до времени и вырывающаяся на свободу лишь в минуты великого гнева или крайней необходимости. По палубе словно бы шествовала сама смерть, жестокая и беспощадная.
Моряки уже подняли Мазукку на ноги и заломили ему руки за спину. Вахтенный, подобрав свою дубинку, рассеянно потирал ушибленную бадейкой скулу.
Замира, остановившись перед ним, холодно осведомилась:
– В чем дело, Томас?
– Я… это… Прошу прощения, капитан. Я пошутить хотел.
– Он надо мной весь вечер измывается, – гневно выкрикнул Мазукка. – Сам ничего не делает, только по пятам ходит, бадейку опрокидывает, швабру отнимает, грязь разводит и раз за разом заставляет убирать.
– Это правда, Томас?
– Так я ж не со зла… Над помойной вахтой-то завсегда шуткуют. Кто ж знал, что он так…
Дракеша коротко двинула рукой – и Томас, с переломанным носом, повалился на палубу. Жан мельком отметил точное, стремительное движение сверху вниз и четкую постановку ладони; сам он дважды испытал на себе подобный удар, а потому проникся невольным сочувствием к дуралею-вахтенному.
– Ы-ы-ых, – простонал Томас, разбрызгивая кровь.
– Драйщики – как корабельный инструмент, с которым надо обращаться бережно. А если шутить – то с пониманием. В наказание я наполовину уменьшаю и твою долю в добыче, и твою долю в выручке от продажи «Красного гонца», – сказала Дракеша и подозвала двух моряков. – Отведите его к магистре Треганне.
Томаса подхватили под руки и повели в каюту лекаря, а Дракеша повернулась к Мазукке:
– Я объяснила заповеди моего корабля в первый же вечер, как вас сюда доставили.
– Да. Простите, капитан Дракеша, но он…
– Ты слышал все, что я сказала. Ты понял все, что я сказала.
– Да. Только я осерчал и…
– Кто оружие у моих людей попытается отнять – умрет на месте. Яснее и не скажешь. А ты мою заповедь нарушил.
– Но ведь…
– Мне таких не надобно, – сказала она, стремительным движением схватив Мазукку за горло.
Моряки отпустили его заломленные руки, и Мазукка вцепился Дракеше в предплечье, но капитан невозмутимо поволокла его к лееру правого борта.
– В плавании любая несдержанность, любая глупая ошибка может погубить и корабль, и команду. Тот, кто до сих пор не уяснил, чем грозит неповиновение, ничуть не отличается от балласта в трюме.
Мазукка, хрипя, отбивался что есть силы, но Дракеша, остановившись в двух ярдах от леера, чуть отвела правую руку назад и с усилием оттолкнула несчастного к борту. Мазукка ударился спиной о леер, замахал руками, отчаянно пытаясь удержать равновесие, и перевалился через борт. Раздался громкий всплеск.
– На моем корабле балласта хватает, – сказала Дракеша.
Моряки и драйщики бросились к штирборту. Жан, покосившись на Локка, присоединился к ним. Дракеша стояла, безвольно опустив руки, – гнев ее мгновенно улетучился.
«Вот и Барсави был таким же, – рассеянно подумал Жан. – Наверное, она тоже проведет ночь в мрачной задумчивости или за бутылкой вина…»
Корабль шел со скоростью не меньше пяти узлов. Мазукка оказался неважным пловцом и уже отстал ярдов на двадцать от кормы «Ядовитой орхидеи», беспомощно барахтаясь в воде и зовя на помощь. Плешивая голова поплавком торчала среди темных волн.
Сгущались сумерки. Жан с содроганием вспомнил, что хищные твари днем прячутся от ярких солнечных лучей в морских глубинах, а к вечеру выбираются на поверхность в поисках поживы. Сумерки – опасное, голодное время в открытом море. Время охоты.
– Поднять его на борт, капитан? – еле слышно спросил один из вахтенных.
– Нет… – Дракеша отвернулась и пошла на шканцы. – Вперед. Его и без нас подберут.
3В девятнадцатый день фесталя, чуть позже полудня, Дракеша велела Локку зайти к ней в каюту. Локк, памятуя о судьбе Мазукки и Томаса, стремглав помчался на корму.
– Равейль, немедленно признавайтесь, в глубинах какой проклятой преисподней вы раздобыли эту дьявольскую мерзость? И вообще – что это?!
Локк окинул взглядом каюту. Посредине стоял стол, за которым друг против друга сидели Паоло и Козетта, изумленно уставившись на Локка. Перед ними на столешнице были в беспорядке разложены игральные карты, рядом с которыми красовался опрокинутый серебряный кубок… тяжелый, неподъемный для детских ручонок. Локк с замирающим сердцем вгляделся в лужицу на столе.
Так он и думал! Немного золотисто-коричневой жидкости пролилось на стол и попало на одну из карт, которая серой лужицей расплылась по столешнице.
– Игральные карты вы из моего сундука достали, – сказал он. – Те, что в двойной слой брезента были завернуты.
– Да.
– За обедом вы пили что-то покрепче вина, а кто-то из детей случайно опрокинул кубок.
– Карамельный бренди… Я сама его пролила, – вздохнула Дракеша и ткнула кончиком ножа в серую лужицу.
Глянцевая поверхность блестела, как вода, но клинок скользнул по ней, будто по гранитной плите, даже не оцарапав.
– Вот что это за дьявольщина? – спросила Дракеша. – Похоже на… на алхимический цемент.
– Он самый и есть. Вы не обратили внимания на необычный запах?
– С чего это я должна игральные карты обнюхивать? – Нахмурившись, она обернулась к малышам. – Дети, больше ничего не трогайте. Быстренько выходите из-за стола и садитесь вон туда, на койку. Мама вам сейчас руки вымоет.
– Да ничего страшного, – сказал Локк.
– Все равно, – сказала Дракеша. – Паоло, Козетта, руки держите на коленях. Ничего не трогайте, пока мама вами не займется.
– Это не настоящие карты, а пластинки алхимической смолы, тонкие и гибкие, как бумага. Рисунок на лицевой и оборотной стороне нанесен от руки, – пояснил Локк. – Они ужасно дорогие.
– И что с того? Зачем они вообще нужны?
– Как – зачем? Если обмакнуть одну в бренди или в другой крепкий напиток, она почти сразу превратится в алхимический цемент – чем больше карт растворить, тем больше цемента получится. Он очень быстро высыхает и за минуту становится тверже стали.
– Ах, тверже стали… – Она пристально посмотрела на серое пятно на лакированной столешнице. – И как его удалить?
– А никак… Алхимикам наверняка известно, как растворитель изготовить, но у меня его нет.
– Что? Равейль, да что вы себе…
– Капитан, так нечестно! Я же не заставлял вас мои карты раскладывать… И бренди на них пролил тоже не я.
– Вы правы, – устало вздохнула Дракеша; в уголках рта четче проступили тонкие морщинки. – Соберите карты и выбросите за борт.
– Капитан, я вас очень прошу, не делайте этого! – Локк умоляюще протянул к ней руки. – Мало того что они дорого стоят, их заново сделать очень сложно, на это уйдет слишком много времени. Давайте лучше я их плотно заверну и спрячу в сундук. Считайте, что это – мои личные бумаги.
– А для чего они вам?
– Видите ли, они – единственное, что осталось от обширного набора предметов, служивших подспорьем в моих ухищрениях. Клянусь, они не представляют ни малейшей опасности ни для вас, ни для вашего корабля… Ведь ничего страшного не случилось – так, досадное неудобство, только и всего. Позвольте мне их сохранить, дайте мне нож с тончайшим лезвием, острый как бритва, и я отскребу это мерзкое пятно с вашей прекрасной столешницы, даже если на это неделю придется потратить. Я вас умоляю…
Пятно Локк удалил не за неделю, а всего за десять часов напряженного труда на верхней палубе, причем действовать пришлось с хирургической точностью. Он работал не разгибая спины, с утра до позднего вечера; наконец на лакированной поверхности от серого пятна остался лишь еле заметный призрачный след.
Забравшись в кубрик на полубаке, Локк с облегчением вздохнул, хотя и знал, что на следующий день ноющей боли в руках и плечах не избежать.
И все же странную колоду карт удалось сохранить – а это стоило любых мучений.
4В двадцатый день фесталя Дракеша приказала сменить курс на норд-вест и лечь на правый галс. Хорошая погода держалась; днем помойная вахта жарилась на солнце, ночью томилась в духоте кубрика, а корабль шел сквозь стаи мерцалинок, чертивших над водой призрачные арки зеленоватого сияния.
В двадцать первый день фесталя, незадолго до рассвета, когда восточный край небес чуть посветлел, помойной вахте представилась возможность проявить себя.
