Джо Аберкромби - Герои

Ализ с той самой минуты, как захлопнулась дверь, не переставала бурно рыдать. Финри ужас как хотелось влепить ей пощечину, жаль, руки связаны. Неужели непонятно, что рыдания не помогут отсюда выбраться. Хотя толковых мыслей насчет этого тоже не приходило.

– Тихо ты, тихо, – сердитым шепотом увещевала Финри. – Прошу тебя, тише. Ты мешаешь мне думать. Ну пожалуйста.

Рыдания перешли в хныканье, что едва ли не хуже.

– Они нас убьют? – не то спрашивала, не то утверждала сквозь хлюпанье Ализ. – Замучат?

– Нет. Иначе они бы это уже сделали.

– Тогда что с нами сделают?

Вопрос вклинился меж ними бездонной пропастью, заполняло которую лишь нестройное дыхание. Финри, скрипя зубами от боли в шее и спине, удалось принять сидячее положение.

– Мы должны думать, понимаешь? Смотреть вперед. Пытаться бежать.

– Как? – промямлила Ализ.

– Как сумеем! Надо пытаться. У тебя руки свободны?

– Нет.

Финри, покряхтывая от натуги, поползла, извиваясь, по полу; платье скользило по влажной земле. Наконец она прижалась спиной к стене и стала пробираться вдоль нее, ощупывая пальцами влажную каменную кладку.

– Ты здесь? – боязливо вскрикнула Ализ.

– Ну а где, по-твоему?

– А что ты делаешь?

– Пытаюсь освободить руки.

Платье возле талии за что-то зацепилось, да так, что порвалась ткань. Финри, елозя лопатками по стене, подобралась к тому месту, перебирая пальцами по лоскуту. Заржавелая скоба. Финри взялась соскребать похожую на окалину ржавчину большим и указательным пальцами. Под ней, даря внезапную надежду, обнаружилась зазубренная поверхность. Финри, как могла, развела запястья, стараясь угодить на нее стягивающими руки путами.

– Ну освободишь ты руки, – пронзительным голосом допытывалась Ализ, – дальше что?

– Твои освобожу, – сдавленно произнесла занятая делом Финри. – А потом ноги.

– И что? А дверь? Там же, наверно, часовые? Где мы? Что нам делать, если…

– Не знаю! – Финри понизила голос. – Не знаю пока. Победа дается не сразу.

Она усердно пилила веревку о скобу.

– По-бе-да да-ет… А!

Финри упала набок, ощутив, как на руке оставил жгучий след металл.

– Что?!

– Порезалась. Ничего, не волнуйся.

– Что значит «не волнуйся»! В плену у северян, и не волноваться! Да какое там северян – у дикарей! Ты разве не видела…

– Я в смысле, о порезе не волнуйся. Да, все я видела.

Необходимо сосредоточиться на том, что можно изменить. Свободные от пут руки – ради этого стоит побороться. Согнутые в коленях ноги ныли от напряжения, пальцы скользили от крови, лицо – особенно под повязкой – чесалось от пота. С каждым движением плеч нарастал гул в голове, жжение в шее. Веревки ерзали по полоске заржавленного металла – туда-сюда, туда-сюда. Финри в отчаянии причитала:

– Да-чтоб-вас-да-драть-вас-да-чтоб… А!

Все, лопнули путы! Первым делом она сдернула с глаз и отбросила повязку. Впрочем, на зрение это особо не повлияло. Щели света вокруг двери, между досками. Стены лоснятся сыростью, по полу разбросаны клочья грязной соломы. В нескольких шагах на коленях поникла Ализ – платье в грязи, связанные руки уныло висят спереди.

Поскольку лодыжки все еще связаны, Финри подскочила к ней вприпрыжку и встала на колени. Первым делом она стянула с Ализ повязку и взяла ее руки в свои. Заговорила медленно, глядя прямо в опухшие красноватые глаза:

– Мы сбежим. Мы должны. У нас получится. Вот увидишь.

Ализ кивнула, на губах обозначилась робкая, с проблеском надежды улыбка. Финри деловито глянула на ее запястья, вцепилась сломанными ногтями в узлы, зажав от усердия зубами кончик языка. Затекшие пальцы распутывали веревки…

– Откуда он знает, что они у меня?

Финри сковал холод. Точнее, мороз. Вопрос на языке северян и тяжелые шаги, все ближе. Чувствовалось, как рядом в полутьме тоже застыла, затаив дыхание, Ализ.

– Очевидно, у него свои способы.

– Пускай его способы канут в черноте темного мира, мне до них нет дела.

Голос великана – мягкий, тягучий, но определенно с призвуком гнева.

– Женщины принадлежат мне.

– Он хочет всего одну.

Второй голос звучал так, будто в горло насыпали песка, эдаким скрежещущим шепотом.

– И которую?

– Ту, что с коричневыми волосами.

В ответ сердито фыркнули.

– Нет. Я замыслил, что она принесет мне детей.

Глаза у Финри невольно округлились, дыхание перехватило. Это что, речь идет о… ней? Закусив губу, она взялась за путы Ализ с удвоенной силой.

– И сколько же тебе надо детей? – шелестел шепот.

– Сколько захочу, столько и надо. И детей благовоспитанных. По образу и подобию Союза.

– Чего?

– Ты слышал. Цы-ве-ле-зованных, – не без труда выговорил сложное слово великан.

– Которые едят вилкой и все такое? Был я в Стирии, был в Союзе. Цы-ве… – как ты ее там назвал – далеко не все, что требуется в этой жизни, поверь мне.

Пауза.

– А правда, что у них там есть дырки, куда срешь, а говно из-под тебя само уносится?

– Ну и что? Говно, оно и есть говно. И если уносится, то все равно куда-нибудь приплывает.

– Хочу цывелезацию. И детей цывелезованных хочу.

– Ну так пользуй ту, с желтыми волосами.

– Мне она не так радует глаз. И она трусиха. Только и делает, что плачет. А та, с коричневыми волосами, убила моего человека. В ней есть кость. Храбрость дети получают от матери. Зачем мне дети-трусы?

Шепот сделался тише, ушел за пределы слышимости. Финри, кляня все и вся, вцепилась в путы не только ногтями, но и зубами.

– Что они там говорят? – донесся шепот Ализ, прерывистый от страха.

– Нифево, – вгрызаясь в веревки, отозвалась Финри. – Нифево таково.

– Мы с Черным Доу скрепили союз кровью, – снова прорезался голос великана.

– Скрепить-то скрепили. Тут сомнения нет. Но учти, у него цепь верховного вождя.

– На его цепь я клал три кучи. Стук Врасплох хозяевами считает только небо и землю. А Черный Доу мне не указ.

– Так он и не указывает, а всего лишь учтиво просит. Можешь отказать. Я ему передам. А там посмотрим.

Пауза. Финри дернула зубами веревку, и проклятый узел начал наконец поддаваться. Дверь со стуком распахнулась, и женщины, щурясь, застыли в ярком свете. В проеме стоял какой-то верзила. Постепенно стало видно, что один глаз у него странно блестит. Вот верзила шагнул под притолоку, и Финри поняла, что глаз этот отлит из металла и вставлен в здоровенный шрам не то от раны, не то от ожога. Столь чудовищной образины Финри в жизни не видывала. Ализ лишь слабо ахнула, боясь даже завопить.

– Она, эта твоя женщина, успела развязаться, – прошелестел верзила через плечо.

– Вот видишь. Я же говорил, в ней есть кость, – послышался голос великана. – Передай Черному Доу, что за это будет назначена цена. Цена за женщину и отдельная за уязвление чувств.

– Передам, передам.

Верзила приблизился, на ходу снимая что-то с пояса – судя по отблеску в сумраке, нож. Увидела это и Ализ и, всхлипнув, пугливо стиснула ладонь Финри; та ответила ей тем же. Что делать, на ум не приходило. Одноглазый опустился перед ними на корточки, сложив на коленях руки и лениво поигрывая ножичком. Взгляд Финри метнулся с блестящего острия на блестящий глаз – неизвестно, что внушало больший ужас, первое или второе.

– Всему есть цена, верно? – прошептал он.

Молниеносным движением ножик рассек путы на лодыжках. Вторым движением верзила выхватил из-за спины парусиновую суму, и голова Финри внезапно очутилась в пропахшей гнилым луком темноте. Финри поволокли прочь, вырвав у нее из руки квелую ладонь Ализ.

– Ты куда? – беспомощно пискнула та. – А как же я? А как…

Слышно было, как сзади стукнула дверь.

Мост

Ваше августейшее величество,

если это письмо до Вас дошло, то это означает, что я пал в бою, сражаясь за Ваше дело до последнего вздоха. Пишу я это единственно в надежде дать знать о том, что я не мог высказать Вам лично: те дни, что я служил рыцарем-телохранителем и, в частности, первым стражником Вашего величества, были для меня счастливейшими в жизни, а тот день, когда я оставил этот пост, стал самым несчастным. Ежели я Вас подвел, то уповаю на то, что Вы простите меня и будете думать обо мне как до Сипано, когда я был преисполнен чувства долга, усердия и извечно предан Вашему величеству.

Прощаюсь с Вами со всей наивозможной теплотой,

Пожалуй, «со всей наивозможной» следовало вычеркнуть, и лучше вообще переписать письмо, но нет времени. Он отбросил перо, сложил бумагу, не позаботясь ее промокнуть, и сунул за нагрудник.

«Возможно, этот листок отыщут на моем загаженном всякой дрянью трупе. Скажем, с драматично окровавленным уголком. Последнее письмо. Зачем, и кому? Семье, зазнобе? Друзьям? Нет, никого из перечисленных у этого печального болвана нет. Вместо них оно адресовано королю! И вот оно вносится на бархатной подушечке в тронную залу его величества, чтобы вызвать, быть может, запоздалый укол сожаления. Ах, бедный Горст, как недостойно его использовали! Как несправедливо лишили должности! Увы, кровь его оросила чужие поля, вдали от света и тепла моей благосклонности! Так, а что у нас на завтрак?»