Гарт Никс - Сабриэль
Они вместе развернулись и нырнули в Жизнь.
Керригор снова рассмеялся – непристойный гогот усилился до маниакального крещендо и разом оборвался. Воцарилась зловещая тишина. Мертвецы снова захлопали, теперь уже тише, а туман с жуткой неотвратимостью пополз вперед. Оселок, вымокший насквозь, едва не захлебнувшийся, напряженно наблюдал за ним: так ползущая змея гипнотизирует мышь. Промелькнула мысль: а ведь белизна тумана сделалась хорошо видна. Наверху облака расступились, и по краям хранилища снова просачивался солнечный свет. Но до лестницы, до спасения – добрых сорок шагов!
За спиной юноши послышался какой-то треск. Оселок, вздрогнув, обернулся – и страх тут же сменился неизбывным облегчением. Сабриэль и ее отец возвращались в Жизнь! Чешуйки льда облетали с них, точно в метель под порывами ветра; слой льда, сковавший Абхорсена вокруг пояса, разломался на несколько мелких осколков и тоже осыпался.
Оселок заморгал: иней стаял с их рук и лиц. Но теперь Сабриэль стояла с пустыми руками, а Абхорсен – с мечом и колокольцем.
– Благодарение Хартии! – воскликнул Оселок: Абхорсен и его дочь уже открыли глаза и задвигались.
Но его никто не услышал: в это самое мгновение из тумана вырвался душераздирающий крик ярости и гнева – такой оглушительно громкий, что дрогнули колонны, а по воде побежала рябь.
Оселок снова обернулся – туман разлетался клочьями, открыв взглядам скорчившегося в воде мордиканта: над поверхностью виднелись только его глаза и вытянутая пасть, бурлящая маслянистым пламенем. А позади него, возложив длинную руку на голову мордиканта, вылепленную из болотной глины, стояло нечто, схожее с человеком.
Вглядевшись, Оселок понял, что Керригор попытался вылепить нынешнее свое обличье похожим на прежнего Рогира, но его серьезно подвело либо мастерство, либо память, либо вкус. Керригор возвышался по меньшей мере на семь футов, тело его обладало невероятно широкой грудью и тонкой талией. Удлиненная голова казалась слишком узкой, а рот тянулся от уха до уха. На глаза так и вовсе невозможно было смотреть без отвращения: не глаза, а узкие щели, в которых пылали огни Свободной магии.
Но даже в таком искаженном виде он, как ни странно, все-таки немного походил на Рогира. Возьмите человека, сделайте его мягким и податливым, растяните и скрутите…
Отвратительный рот открылся, разверзаясь все шире и шире, и вот Керригор рассмеялся коротким смешком и со щелчком захлопнул пасть. А затем заговорил – и голос оказался искаженным и мерзким, под стать телу:
– Какая удача! Три сосуда крови, чтобы разбить камни, – целых три!
Оселок по-прежнему не сводил с него глаз, вслушиваясь в Керригоров голос: в голосе тоже ощущалось нечто от Рогира, звучное, но прогнившее, влажное, точно изъеденный червями плод. Юноша одновременно видел перед собой и нового, извращенного Керригора, и прежнее, куда лучше сложенное тело Рогира, которого когда-то знал. Он снова видел, как кинжал перерезает горло королеве и кровь каскадом изливается в золотую чашу…
Чья-то рука крепко схватила его, развернула кругом, выдернула из пальцев левый меч. Оселок разом пришел в себя, снова хватая ртом воздух: перед ним стояла Сабриэль. Она сжимала его меч в правой руке, а левой вцепилась в его ладонь и потащила юношу к югу. Оселок, не сопротивляясь, на обмякших ногах последовал за ней бегом, разбрызгивая воду. И тут все надвинулось совсем близко, а обзор сузился, точно в зыбком сне.
Он впервые увидел отца Сабриэль – Абхорсена, – уже не покрытого инеем. Выглядел он сурово и решительно, но улыбнулся и чуть наклонил голову, проходя мимо. Оселок не понимал, почему тот направляется явно не в ту сторону… навстречу Керригору, навстречу кинжалу и зловещей чаше. А еще на плече у него восседал Моггет – Моггет, который от опасностей предпочитал держаться подальше!.. И что-то с ним было не так… ах да, ошейник куда-то делся… Так, может, надо вернуться, отыскать Моггетов ошейник, попытаться сразиться с Керригором…
– Беги! Будь ты неладен, да беги же! – закричала Сабриэль, едва Оселок стал оборачиваться.
Ее голос рывком выдернул юношу из подобия транса. Захлестнула тошнота: они покинули пределы защитного ромба. Его тут же вывернуло наизнанку – на бегу, он едва успел отвернуть голову. Оселок вдруг осознал, что Сабриэль все еще тащит его за руку, и заставил себя бежать быстрее, хотя ноги словно отнялись, в них больно покалывало и щипало. Теперь он снова слышал мертвых – их размеренный речитатив и заметно участившиеся хлопки. А еще в хранилище зазвучали голоса – громкие, пронзительные, они раскатывались эхом в обширной пещере. Вой мордиканта и странное потрескивающее гудение, которое юноша скорее чувствовал, чем воспринимал на слух.
Беглецы достигли южной лестницы, но Сабриэль не замедлила шага и рванулась наверх, из сумрака хранилища в кромешную тьму. Оселок упустил ее руку, нашел снова… Вместе они, спотыкаясь, поспешили по ступеням, грозно выставив мечи вперед и назад; клинки, задевая камень, высекали искры. Позади по-прежнему слышался переполох: завывание, хлопки, вопли. Вода и обширный свод многократно усиливали всю эту какофонию. Но тут раздался новый звук – прозрачно-ясный и совершенный, он вклинился в нестройный шум.
Сперва он зазвучал совсем тихо, точно легонько коснулись камертона, но чистая, звонкая нота нарастала, выдуваемая трубачом, чье дыхание неиссякаемо, – и вот уже звук этот заполонил весь мир. Звук Астараэля.
Сабриэль с Оселком оба остановились как вкопанные. Их охватило неодолимое желание выйти из тела, сбросить постылую плоть, точно надоевшую обузу. Их души – самая их суть – так хотели уйти, уйти в Смерть, радостно нырнуть в самое сильное течение, и пусть могучий поток несет их до самого конца…
– Думай о Жизни! – во весь голос заорала Сабриэль, но ее было едва слышно на фоне чистой и звонкой ноты.
Она чувствовала, как умирает Оселок: его воли недоставало, чтобы удержаться в Жизни. Он словно ждал этого негаданного призыва в Смерть.
– Борись с зовом! – снова пронзительно закричала Сабриэль, выронила меч и с размаху ударила его по щеке. – Живи!
Но юноша уходил, ускользал. Сабриэль в отчаянии ухватила его за уши и яростно, исступленно поцеловала, прокусила губу – и солоноватая кровь заполнила и его рот, и ее. Взгляд его прояснился, Сабриэль почувствовала, что он вновь сосредоточился на Жизни и на том, чтобы жить дальше. Меч выпал из его руки. Оселок обнял девушку и припал к ней с ответным поцелуем. А потом склонил голову ей на плечо, привлек Сабриэль к себе. Так стояли они, крепко прижимаясь друг к другу, пока одноголосная нота Астараэля постепенно не угасла.
Наконец-то воцарилось безмолвие. Они робко отстранились друг от друга. Оселок, пошатываясь, стал шарить вокруг в поисках меча. Сабриэль зажгла свечу прежде, чем он порежется в темноте об острое лезвие. Они поглядели друг на друга в мерцающем свете. Глаза Сабриэль влажно поблескивали, Оселок ощущал на губах вкус крови.
– Что это было? – хрипло спросил он.
– Астараэль, – отвечала девушка. – Последний из колокольцев. Он призывает в Смерть всех, кто его слышит.
– Керригор…
– Он вернется, – прошептала Сабриэль. – Он будет возвращаться вновь и вновь, пока кто-нибудь не уничтожит его настоящее тело.
– А твой отец? – пробормотал Оселок. – И Моггет?..
– Папа умер, – промолвила Сабриэль. Она не изменилась в лице, вот только в глазах ее стояли слезы. – Он быстро минует Последние Врата. Что до Моггета – я не знаю.
Она покрутила серебряное колечко на своем пальце, нахмурилась, нагнулась, подобрала меч, отобранный у Оселка.
– Идем, – приказала она. – Надо подняться к Западному двору. Быстро.
– К Западному двору? – удивился Оселок, подбирая свой собственный меч. Мысли у него мешались, голова кружилась, но юноша заставил себя подняться на ноги. – Это во дворце, да?
– Да, – кивнула Сабриэль. – Поспешим.
Глава двадцать четвертая
Солнечный свет резал глаза: как ни странно, полдень миновал не так давно. Спотыкаясь, Сабриэль и Оселок выбрались на мраморное крыльцо грота, моргая, точно ночные зверушки, которых не вовремя выгнали струей воды из подземной норы.
Сабриэль огляделась по сторонам, отмечая безмолвные, залитые светом деревья, безмятежный луг, засорившийся фонтан. Все казалось таким обыденным, таким нормальным, так далеко отстоящим от хранилища глубоко у них под ногами – этой безумной и искаженной комнаты ужасов.
Сабриэль подняла взгляд к небу, позволив себе на миг затеряться в синеве, в отступающих грядах облаков, что маячили в стороне, там, где взгляд еще застилали слезы. «Мой отец мертв, – думала она. – Его больше нет…»
– Дорога вьется по юго-западному склону Дворцового холма, – раздался голос совсем рядом, вне синевы.
– Что?
– Дорога. Наверх, к Западному двору.
