Сергей Головачёв - Дым небес
— В мозгах?
— В музыке. Она, действительно, опиум. Для никого. Только для нас, — тонко цитирует Мара. — Вот скажи, что ты слушала сегодня на крыше в школе?
— Давай до свиданья. Я всегда эту песню слушаю, перед тем, как что-то сделать с собой.
— Вот! Понимаешь. У них ведь все тексты в основном про это, про суицид. И когда ты слушаешь это постоянно, это сдвигает тебе мозги. Они словно программируют тебя, словно кодируют, они так воздействуют на твою психику, что ни о чём другом ты больше не думаешь.
— Это точно.
— Это всё на уровне подсознания. Как НЛП. Понимаешь, мне хочется сделать это. Это уже стало для меня наваждением. И теперь уже ничто не сможет меня остановить.
— Делов-то! Выкинь нафиг этот плейер! Ты ж не смотришь дома телевизор? Все эти сериалы, «Дом-2» и прочую белиберду?
— Нет.
— Вот и плейер выкини!
— Если бы всё было так просто.
— А что ещё?
— Просто мне всё уже надоело.
— Что надоело?
— Всё! Я не вижу смысла в жизни, я — никто, я давно уже мертва. Ещё не начав жить, я всё уже пережила. Я всё знаю: что было, что будет. Иногда мне кажется, что мне не семнадцать, а семьдесят лет.
— Что за пургу ты несёшь?
— Просто я слишком старая для своих 17 лет. Жизнь у меня не сложилась. Поэтому я и хочу умереть, чтобы, возродившись, начать жить заново.
— Дура ты набитая!
— Нет, я не дура.
— У тебя нет ни одной причины! — разводит руками Эмма.
Мара вздыхает
— Есть ещё одна.
— Какая?
— Веская.
Веская причина
— Думаешь, почему, — спрашивает Мара у Эммы, — я целыми днями гуляю по кладбищам или иду сюда на Девичью?
— Почему?
— Да потому что мне некуда больше идти. Все идут домой, а я не знаю, куда мне податься. Мне вообще не хочется домой возвращаться.
— Как это?
— А вот так. Я ж говорила тебе, у меня мать — алкоголичка. Постоянно она с кем-то бухает, постоянно в доме какие-то мужики, — то молодые, то старые. И все синие, опухшие. Постоянный мат-перемат. А сколько раз я её заставала с ними в постели. Мало того, некоторые начали уже и ко мне приставать. Я не могу больше этого выносить.
— И чё, ты не можешь с ней ничего поделать?
— Да чего я только с ней не делала, чтобы она перестала пить. И деньги забирала, и водку выливала. Да только всё напрасно. Я уже устала с ней бороться. У меня нет больше сил.
— Бедная, — жалеет её Эмма.
— Я не знаю, как мне выйти из этого. У меня нет другого выхода. Я ненавижу свою мать. Это она сделала меня такой. Это она довела меня до таких мыслей. Вчера я ей сказала, что покончу с собой, если она не бросит пить. И что? Она тут же нажралась. И до сих пор, наверно, в хлам упитая. Она ничего не понимает. Её ничем не проймёшь.
— Это такая болезнь. Она не лечится.
— Я знаю. Но мне от этого нее легче. Мне ничто не в радость. Постоянная тяжесть на сердце, постоянная головная боль. Я больше так не могу.
— Прекрати!
— Я хочу прекратить эту боль.
— Покажи мне свои зубы, — неожиданно говорит ей Эмма.
— Зачем?
— Покажи!
Мара щерит зубы: клыки у неё, действительно, выдающиеся.
— А правда, что ты сама у себя пьёшь кровь?
— Правда. А знаешь почему?
— Почему?
— Потому что я ненавижу себя. Я ненавижу свою жизнь. Я хочу себя убить.
Эмма не знает, что ещё сказать. Мара также неожиданно замолкает. На неё страшно смотреть.
— Значит, ты с самого начала шла сюда с определённой целью?
Мара молча кивает.
— И именно поэтому я здесь тебе мешаю?
Мара вновь коротко кивает. Как ещё можно отвечать на риторические вопросы?
— Зачем же ты тогда вернулась? — задаёт ей тогда Эмма настоящий вопрос.
— Я подумала, что если ты хочешь стать моей подругой… ты поможешь мне это сделать.
То, что слышит Эмма, приводит ее в состояние шока.
— Убей меня…убей себя? — повторяет она слова из той песни.
— Так ты поможешь мне? — спрашивает Мара и пытливо заглядывает ей в глаза в ожидании ответа.
Эмма отрицательно качает головой.
— Ну тогда забудь обо всём, что я сказала, — резко отвечает Мара, порываясь уйти.
— Подожди, — останавливает её Эмма, касаясь её руки.
— Что ещё?
— А как ты хочешь это сделать?
— Я сказала, забудь!
Не зная, как избавиться от Эммы, Мара решает вновь подняться на крепостной вал.
— Каким образом? — спешит за ней Эмма.
— Забудь, я сказала.
— И всё-таки? — не отстаёт Эмма.
— Отстань от меня!
— Не отстану!
Мара поднимается на вершину вала и останавливается возле цветущей груши.
— Какая разница — как?
Эмма становится рядом и, разглядывая раскинувшуюся внизу центральную поляну крепости, неожиданно замечает свисающую с груши верёвку. Верёвка раскачивается сама собой. Но рукой до неё не дотянуться. Догадка озаряет её.
— Так вот зачем тебе была нужна моя помощь?
— Ты очень догадливая девушка, — отвечает Мара, — я просто поражаюсь иногда твоей догадливости.
— Ты хочешь сделать это здесь?
— Ну что ты? — усмехается Мара. — Тут же полно людей. Нет, только не здесь. Не на этом дереве.
— А на каком?
— Не скажу.
— Ты что, издеваешься?
Мара-Мария усмехается своей коронной усмешкой: отрывистым «ха-ха».
— Эмма, короче, забудь об этом. Я всё выдумала.
— Как это выдумала?
— Специально для того, чтобы ты…ну… прониклась здесь духом Ангста.
— Ангста?
— Ну это такой… Вселенский страх, короче.
— Я уже давно им прониклась. Так значит, ты меня развела? Блин, умираю, так хочется курить. Не действует на меня этот заговор.
— Он не сразу действует.
— Жаль, что ты не куришь. Хотя…вот ты не куришь и не пьёшь, а здоровенькой умрёшь.
— Это точно, — усмехается Мара.
— Хочешь, тебя научу?
— Спасибо, не надо. Мне уже поздно учиться.
Глава 3. Навка
Справа от придорожного камня неподалёку от входа в потерну № 6 на полянке, окружённой берёзами, врыт шестиметровый столб. На вершине столба, символизирующего мужское достоинство, установлен венок, сплетённый из зелёных веток ивы.
От венка спускаются до земли шесть длинных разноцветных лент. Венок, символизирующий женское достоинство, установлен так, что может вращаться. От берёз, увешанных серёжками, доносится дивная музыка. Откуда она здесь? Кто-то играет на флейте?
Шесть девушек, одетых в старомодные однотонные платья, явно взятых из сундуков своих прабабушек, взявшись каждая за свою ленту, плывут по кругу вокруг столба. Под одной из берёз, прислонившись к дереву спиной, сидит длинноволосый парень. Острые, явно накладные ушки эльфа, выглядывают у него из-под волос. Он-то и играет на флейте. Его пальцы, словно заводные, снуют по ней.
В чарующие звуки старинной кельтской мелодии неожиданно вплетается надрывный тревожный зов.
— Зо-я! — безутешно зовёт где-то мать своего ребёнка. — Зо-я!
Вскоре из-за вала выходит женщина в красном сарафане. Заметив танцующих эльфиек, она направляется к ним.
— Извините, вы тут девочку не видели? — обращается она к одной их них.
Та отрицательно машет головой и идёт дальше по кругу.
— В белом платье, — не отстаёт от них мамочка.
— Нет, у нас тут все только в зелёном, — отвечает ей другая эльфийка, идущая следом, и кивает на двух маленьких зелёных человечков — мальчика и девочку, одетых в зелёные костюмчики.
— Спросите у орков, — советует ей третья эльфийка, идущая следом, — может, они знают.
— А где они? — спрашивает Навка.
— Вон там, — кивком головы показывает третья эльфийка.
Женщина в красном сарафане направляется к другой компании, разлёгшейся на траве неподалёку от потерны № 5. В отличие от эльфов, на орках надеты лишь мохнатые шкуры. В руках у них пластмассовые мечи и деревянные секиры.
— Орки, вы тут девочку в белом платье не видели?
— Нет, — небрежно отвечает один из орков.
— Дочка у меня пропала.
— Идите, идите, мамаша, — отвечает самый брутальный орк. — Не видели мы вашу дочку.
— Эх, ребята, — вздыхает она, — не в те игры вы играете и не тем богам поклоняетесь.
Чёрная нежить и дымный бес
Заметив на валу гимназисток, женщина в красном сарафане поднимается к ним:
— Девушки…
— Да, — отвечает Эмма.
— Дочка у меня здесь пропала. Вы её, случайно не видели?
— А как она выглядит? — спрашивает Мара.
— В белом платье, с длинной косой.
Эмма отрицательно качает головой.
— А что, она заблудилась?
— Не знаю, может, и заблудилась, — пожимает плечами женщина в красном сарафане. — Зоя! Зоя! — зовёт она с вершины вала свою дочку и прислушивается.
