Все оттенки ночи. Страшные и мистические истории из переулков - Анна Александровна Сешт
– Босиком удобнее. Я привыкла.
Она первой вышла из архива. Осторожно огляделась, потом шагнула в коридор.
– Где точно нет наблюдения?
– Камеры только в секционной, – покорно ответил я и последовал за ней в сторону душевой. Кажется, она знала план здания. И то, что ручка на двери в душевую заедает. Чтобы открыть, нужно сначала потянуть вверх, а потом на себя. – Но они не записывают, так что переживать не о чем.
– Хорошо, – она прислонилась к холодному кафелю на стене и прикрыла глаза. – Но лучше все-таки здесь.
– Окно, – догадался я. – Через него ты сможешь уйти, никем не замеченной.
– Да.
Я взглянул в сторону закрашенных бежевой краской стекол в потрескавшейся раме. Всегда думал, что окно в душевой не только бесполезно, но и опасно – ведь кто-то может забраться через него в здание с улицы.
Но вариант, что кто-то, наоборот, может тайно покинуть морг через него, мне даже в голову не приходил. До сегодняшнего утра.
Я щелкнул выключателем, под потолком загудела и тускло загорелась лампа. Девушка болезненно прищурилась от света, но я не мог заставить себя его погасить – боялся в сумраке выпустить из поля зрения открывшееся мне чудо.
– Твои разрезы одинаково точны год от года, – моя собеседница провела пальцем по грудинноключичной мышце, отмечая едва заметный уже рубец. – До миллиметра, каждый раз.
– Что ты имеешь в виду? – переспросил я. – Что значит год от года?
Девушка усмехнулась. Опустилась на пол, поджав ноги. Я, как под гипнозом, сделал тоже самое, сел напротив.
– Для начала я должна извиниться. С моей стороны было не очень честно выбрать тебя и использовать в своих целях столько лет. Но, признаюсь, после твоей работы я прихожу в себя гораздо быстрее. Первые разы восстановление было долгим и мучительным. А с тобой иначе. Сам видишь, – она оттянула лямку платья, демонстрируя почти гладкую кожу там, где еще недавно был рубец. – Ты аккуратен. Внимателен. Не допускаешь ошибок. Благодаря тебе я не испытываю боли.
– Но ведь ты была мертва! – вырвалось у меня. – Там, на столе!
– Была пару часов, – кивнула она и умолкла, видимо, ожидая от меня каких-то еще вопросов, но я не смог произнести ни слова.
Тогда она прикрыла глаза и продолжила:
– Ты наверняка замечал, что каждый раз в октябре это место становится немного другим. Чуть больше… – она помедлила, подбирая верное слово, – потусторонним. Время замедляется. Постоянно хочется спать, внимание рассеивается. Здесь холодно, но холод почти не ощущается, кожа как будто теряет способность его ощущать. Начинаешь думать о странных вещах. Иногда на грани сумасшествия. Но ничего не происходит. Все словно растушевывается, теряет контуры. Как на картине какого-нибудь импрессиониста, рисующего только оттенками серого.
Я неуверенно кивнул. Хотя, признаться, в последние годы одолевающие меня по осени апатию и чудаковатые мысли списывал на возраст.
– А еще иногда чувствуешь и видишь странное. Людей. Собак. Пахнет гвоздикой.
Я снова кивнул. Действительно, с началом октября в коридорах стоял слабый, но удушливый запах гвоздики. Я решил, что это мазь от артрита, который с приходом ночных холодов одолевает кого-то из коллег-ровесников, поэтому тактично молчал. Что до собак – буквально на позапрошлой неделе к нам и правда ворвался огромный черный пес, попытался разнести пультовую. Сам я происшествия не застал, но сменщик не один вечер увлеченно рассказывал о том, как прятался со сторожем в кабинете и вызывал службу отлова животных. И повторял через слово, что собака определенно была бешеная, бросалась на стены и двери. А еще пыталась прорваться к холодильным камерам. Я предположил, что там могло быть тело ее хозяина, но никто не воспринял эту версию всерьез.
Девушка открыла глаза и теперь внимательно следила за мной, словно считывая с лица мысли. Ей было важно, чтобы я вспоминал и верил. Кажется, она тоже чувствовала эту странную связь между нами. И хотела, чтоб я узнал, откуда эта связь взялась.
– Все потому, – сказала она, – что я оставила тут печать. Чтобы каждый раз возвращаться именно сюда.
– Печать? – не понял я.
– Колдовской знак. Что-то вроде замка, ключ к которому – я сама.
– Колдовской? – слишком громко переспросил я, и моя собеседница, прыснув от смеха, совсем как обычная девушка, приложила палец к губам: будь тише. Я пристыженно умолк.
– Видишь ли, – с некоторым высокомерием сказала она, – я ведьма. Мертвая ведьма, которая возвращается в этот мир только раз в год, в октябре.
Я мотнул головой, выражая недоумение. Сначала оживший труп, теперь колдовство. Происходящее становилось все более и более странным. Похожим на галлюцинацию. Настолько, что я ощутил дурноту и головокружение, как от резкого выброса адреналина.
– Будет справедливо, если, выслушав мою историю, ты сам решишь, может ли так продолжаться дальше, – она сложила руки на груди, и снова стала выглядеть так беззащитно, что я, сам того не желая, захотел поверить всем ее словам. – Печать я спрятала в прозекторской, под обшивкой стены, у самого входа. Если ты не захочешь, чтобы я снова возвращалась сюда, просто достань ее и отнеси в другое место.
– И тогда ты окажешься там, а не здесь, после… – я хотел сказать «смерти», но по отношению к уже мертвой, по ее же собственному признанию (и моему, как оказалось, неоднократному заключению), это прозвучало бы странно.
– Именно так. Тебе решать, останется ли это место моей… комнатой отдыха.
– Значит, ты мертвая ведьма. Которая оживает раз в году, и которую каждый раз кто-то убивает. Но кто и зачем? И что происходит потом? Что это за сила, способная поднять на ноги не просто после насильственной смерти, но и после аутопсии?
Вопросы посыпались из меня, замолчать стоило усилий. Странное свойство сознания в состоянии шока, то ступор, то неудержимый словесный поток. Но ей понравилось – улыбка Джоконды снова заиграла на заметно порозовевших губах:
– Что ты знаешь о сегодняшнем дне и следующей за ним ночи?
– Тридцать первое октября.
– Именно. Велесова ночь. Он же Самайн. Он же Хэллоуин. День мертвых. Ночь, когда грань между Явью и Навью истончается настолько, что пересечь ее может почти любой. Что с одной стороны, что с другой.
– Это же просто фольклор, – начал я, но осекся, ведь ожившее подтверждение этих слов было прямо передо мной. – Ты сказала «почти»… Значит, есть условия. Иначе каждый из моих подопечных, – я махнул рукой в сторону, где находилась секционная, – выбирался бы этой ночью из холодильника и отправлялся, скажем, навещать родных. Все дело в колдовстве?
– Не только, – она дотронулась пальцами до своих ребер, как мне показалось, неосознанно. Я вспомнил о шраме между
