Все оттенки ночи. Страшные и мистические истории из переулков - Анна Александровна Сешт
Когда я проходил мимо секционной, все-таки заглянул внутрь. Ведь тело осталось на столе, и, если в помещении птица – лучше самому убрать в холодильную камеру. А с крылатым вредителем пусть молодой сменщик разбирается, я их не люблю.
Птиц я не увидел. Но и тела девушки тоже. Только свисала криво со стола простыня, которой я ее накрыл, чтобы спрятать наготу.
Мозг подсунул объяснение: может, я все-таки задремал и не услышал, как пришел сменщик? Поэтому тело уже в холодильнике, а мне все-таки стоит вызвать такси до дома. Я постарался успокоиться и двинулся в сторону выхода.
Но до пультовой дойти не успел, шум со стороны архива заставил замереть на месте. Что-то упало с полки, а потом зашуршал пакет.
Охраннику на полках с вещдоками искать нечего. Моему сменщику тоже. Полиция без предварительного созвона за ними не приезжает – сначала нужно заполнить и подписать кучу документов. Дежурил сегодня я, но мне никто не звонил. Следовало дойти до охраны и вызвать полицию самому. Кому вообще нужны снятые с мертвых тел вещи? Разве что убийце, который хочет скрыть улики? Или это все-таки как-то связано с исчезновением тела?
Я вдруг понял, что, если не выясню все прямо сейчас, рискую схватить инсульт. Я не из пугливых, но в моей профессии привыкаешь к тишине и порядку. И чем старше становишься, тем болезненнее воспринимаешь нарушение и того, и другого. Сложно сказать, что мной двигало.
Со странным предчувствием, что совершаю ошибку, я шагнул и дернул на себя дверь архива.
Девушка обернулась. Та же самая девушка и в то же время не та хотя бы потому, что очевидно была жива. Родинка на кончике носа. Темные кудри, сбитые в воронье гнездо слипшейся кровью и последствиями ожога. Нагота, которую она даже не попыталась прикрыть, увидев меня.
Стремительно затягивающиеся разрезы на ее груди и животе.
Пока одна часть меня с профессиональной холодностью отмечала невероятную скорость заживления, другая, более эмоциональная, билась в панике от невозможности поверить глазам. Она не может ни ходить, ни дышать, ведь я вытащил из ее груди легкие и сердце.
Я не верю в сверхъестественное. Не допускаю и тени сомнения, что смерть – это конец. Но как же легко сейчас мое сознание приняло тот очевидный факт, что это именно она. Та же самая.
– На этот раз ты меня поймал, – сказала девушка и беззащитно улыбнулась. – Как же я неосторожна.
Самая безумная мысль, которая пришла мне в голову – в этом фамильярном «ты» не было ничего предосудительного. Как и в отсутствии какого-либо смущения по поводу отсутствия на ней одежды. То, что еще час назад я разрезал ее кожу и мышцы, распилил ребра, достал из нее все органы, взвесил и задокументировал, а теперь она стояла напротив меня и улыбалась, делало ужас и немыслимость ситуации какими-то сакральными. И если бы сейчас рядом с девушкой появилась сама смерть, какой ее рисовали на старых гравюрах, – в мантии и с косой наперевес – и велела бы следовать прямо в чистилище, я бы без колебаний послушался.
Возможно – подумал я еще, и эта мысль прозвучала в голове как проблеск надежды – я действительно уснул за отчетом, или все же меня настиг инсульт, и сейчас я вижу коматозный сон.
Но я врач. И поэтому точно знал, что не сплю. Как бы ни хотелось в это поверить. Нужно позвать на помощь. Чтобы пришел кто-то еще, сломал своим присутствием это чувство нереальности.
– У тебя много вопросов, понимаю, – продолжила говорить она. И уже не столько страх и абсурдность происходящего, а исходящая от нее уязвимость и ощущение странной связи между нами не давали мне хоть что-нибудь предпринять. – Если не будешь шуметь, я все тебе расскажу. Кто я и почему я здесь.
Я нашел в себе силы кивнуть. Появившаяся эмоция была противоречивой: еще секунду назад я собирался звать подмогу, а сейчас испугался, что кто-то помешает. Потому что передо мной была тайна, которую хотелось разгадать. Даже не так. Тайна тайн. Величайшая загадка, которой должно быть объяснение. И я хотел узнать его первым.
Как будто снова стал студентом, которому предстояло записать первую, настоящую историю чьей-то смерти.
– Здесь так прохладно и тихо, – произнесла она, словно пытаясь меня успокоить. – Самое подходящее место для отдыха. И музыка, которую ты слушаешь, мне нравится. В прошлый раз точно был Чайковский, помню. А в этот не узнала композитора.
– Эдвард Григ, – ответил я. Насколько сюрреалистично, что я обсуждаю с ожившим трупом классическую музыку? Она сказала – Чайковский. Ровно семь дней назад, в прошлую среду, я слушал «Орлеанскую деву». И – теперь я вспомнил, это было похоже на дежавю – на секционном столе была она. Та же самая девушка. Только причина смерти другая – асфиксия. Синяки на шее, плечах и спине. Вода в легких, отек гортани, разорванная трахея. Ее топили и душили. Я записал это в отчете. Неизвестная, около двадцати пяти.
Записал, но почему-то забыл, и вспомнил только сейчас.
Девушка смотрела на меня и обезоруживающе улыбалась. Загадочно, краем губ. Как на картине Да Винчи.
– До прихода сменщика около часа, – зачем-то сказал ей я. Предупредил, защищая то ли себя, то ли ее.
– Тогда не стоит тянуть, – она повернулась к полке с контейнерами, в которых хранились вещи покойных. – Мне нужно найти свою одежду. Не могу же я выйти отсюда голышом.
Я подошел ближе. Думал, что от переживаемого шока ноги будут дрожать или закружится голова, но движения получились уверенными. Помог ей найти пакет. Она достала из него свои джинсы и футболку. Развернула, поморщилась – одежда была жесткой от пропитавшей ткань крови, а футболка из-за прожженных дыр и ударов ножом превратилась в грязные лоскуты.
Я нашел другой контейнер. Вещи, снятые с женщины, которую привезли вчера. Причина смерти – отравление, вот только оказалось, что не насильственное, а случайное. Не выявленная вовремя аллергия. Анафилактический шок. Не наша компетенция. Тело все еще в холодильнике и ждет, когда его перевезут в другой морг. В любом случае, этой девушке одежда нужнее, чем той. О том, как буду объяснять пропажу пакета начальству, я даже не думал. Это сейчас казалось незначительным.
Девушка приняла у меня из рук красное платье на тонких бретелях, критично осмотрела, но все же надела на себя. От обуви
