Замечательный предел - Макс Фрай
Лех говорит:
– Я сам не заметил, как вместо «Исландии» привёл тебя в «Кофе и соль». Но это даже логично – сперва выпить кофе, а уже потом ужираться до потери рассудка и обретения новых невыразимых чувств. Заодно покажу тебе чудо. Узнаёшь этот термос? В него здесь всегда наливали свежеприготовленный фильтр, чтобы от слишком долгого подогрева вкус не испортился; ладно, неважно, у нас не курсы бариста, ты мне за обучение не платил. Факт, что вечный горячий кофе вечно был в этом термосе, как и положено в мире без времени и перемен. А я его взял и допил. Видел бы ты, как я потом тряс этот термос! И как при этом боялся, что кофе в нём вот-вот снова появится, знал бы ты. Но кофе не появился. Я был тут условно сегодня, условным утром, то есть, когда проснулся. В термосе было пусто! А этот кофе, который в нём сейчас булькает, я сам сварил и туда налил.
Миша (Анн Хари) пробует кофе и сообщает:
– Он даже немного остыл. Совершенно как в жизни! Или правильно: «как наяву»? Кстати, глинтвейн в «Исландии» тоже теперь остывает. Я каждый раз, когда туда захожу, разжигаю под кастрюлей плиту. Правда, количество почему-то не убывает. Видимо, я его как-то неправильно, недостаточно магически пью. Или просто пью недостаточно? Пьяница из меня до сих пор так себе. Но ничего, ты-то быстро с ним справишься. Я в тебя верю, в тебя поди не поверь. Только надо немножко отлить для Юрате и куда-нибудь спрятать. Энзэ! Вдруг в ближайшее время снова сюда доберётся. Аньов очень любит Инкин глинтвейн.
Лех говорит:
– Такое счастье сюда вернуться. Неважно, что было, неважно, что будет, когда тут весна и Немецкий бульвар весь в цвету. Мой raj utracony[60]. И заново обретённый. Хорошо, что мне удалось тут остаться. Может, на пользу пойду. Я-то живой. Настоящий. В зеркалах отражаюсь! Не только в здешних, в сбывшихся тоже, я по дороге из Гданьска и потом, уже в Вильно, много раз проверял. Вот ты смеёшься, а зеркала – это важно. Раз отражаюсь, значит, вещественный, материальный, не мерещусь, существую взаправду, живу. И ты настоящий. Мирка из синего дома! Сколько раз ты мне снился в моей прежней призрачной жизни, а теперь я вижу тебя наяву. Видишь, я ещё не напился, а с рассудком уже всё в порядке, потерялся, как миленький. Я сейчас, чего доброго, зареву.
– Будь здесь Аньов, – улыбается Миша (Анн Хари), утирая щёку слишком жёстким, как он понял сейчас, рукавом, – сказал бы, что это нормально. Мы с тобой взрослые люди, здоровенные мужики. Имеем полное право открыто выражать свои чувства. В смысле рыдать сколько влезет. Знаешь, о чём я жалею? Что не взял с собой бумажные носовые платки.
Лех говорит:
– Всё, вот «Исландия». Ты уже почти не надеялся, а мы – раз! – и пришли. Представляешь, я здесь встретил Пятраса. Выглядит, как незнакомый мальчишка, но всё равно сразу ясно, что это он. Да, я знаю историю его воскрешения. Трудно поверить, ещё труднее вообразить. С другой стороны, это даже логично, что становится проще договориться со смертью после того, как однажды уже её обхитрил. Чёрт знает что мы все сейчас можем, просто сами не в курсе, пока не попробуем. Я-то, собственно, тоже хорош. Быть духом-призраком отродясь не учился, а всё равно получилось, когда припекло. Очень я тогда хотел избежать обычной человеческой участи. И необычной человеческой участи заодно. До сих пор помню, как над моей головой кружили разные судьбы, причём заманчивые, счастливые – как над мертвецом вороньё. Словно не я их прожить, а они меня слопать хотели. Это вообще интересно! Похоже, в новой реальности, которая пришла нам на смену, худо быть человеком даже с очень счастливой судьбой… Но речь сейчас не об этом. А том, что наш Пятрас бывает в «Исландии». Ты его здесь не видел? Значит, просто пока не везло. Ничего, ещё наверстаете. Мы все втроём наверстаем. Я-то даже обнять его не успел. Он уронил кружку на пол, вскочил, заорал: «Так и знал, что однажды!..» – и всё на этом. Исчез.
Миша (Анн Хари) вздыхает:
– Обидно! Да, надолго здесь поди задержись. Я никак картину не мог закончить; на самом деле даже начать её толком не мог. Хорошо, что Лийс объяснил про стабильность. Здорово мне помог. Ну как – объяснил. Я всё равно ни черта не понял. Но с моим языком в этом смысле проще, главное – чётко поставить задачу, правильно её сформулировать, а как она ухитрилась решиться, можно и дальше не понимать. А как тебе удалось тут остаться? Ай, ну понятно, ведьмы с кем угодно могут договориться. Я, помню, всегда удивлялся, что ты реальность не смог убедить прекратить безобразие и вернуть всё как было. Или ты как раз смог? Просто ей сил не хватило? Но хотя бы тенью осталась, и мы можем её навещать… Слушай, а может быть, надо подойти с другого конца? Уговорить ту, другую реальность, чтобы она отменилась. Вдруг она согласится? Сама же видит, что не получается ни черта. Мы были гораздо лучше. То есть вы были лучше. Но я, наверное, тоже немножко считаюсь, потому что в архиве Эль-Ютоканского Потустороннего Художественного музея уже навеки записан как ваш. В смысле, наш.
Лех говорит (и смеётся):
– Ну ты меня всё-таки не демонизируй. В смысле особо не обожествляй. Уговорить реальность отмениться к чертям собачьим – это я даже не знаю, кем надо быть.
– Ну так тобой же, – ухмыляется Миша (Анн Хари). И великодушно добавляет: – Но ты, конечно, сперва выспись, отъешься, отдохни и подумай. Короче, не торопись.
Лех говорит:
– Я так долго не торопился, что теперь, пожалуй, придётся заново учиться спешить. С горы на лыжах с пропеллером в заднице – примерно так я сейчас себе
