Прятки в облаках - Тата Алатова
— Мне девятнадцать, — быстро возразила она, будто он мог забыть.
— Знаю, — Дымов обнял ее, — просто… Так страшно тебя подвести. В твоем возрасте все так сильно ранит, любое неосторожное слово. Ты нравишься мне, Маш, так сильно, что я на полном серьезе переживал, что застряну для тебя в образе Лизы, что ты так и будешь воспринимать меня, как свою подружку.
— Но из тебя и правда получилась хорошая подружка, — хихикнула она, воспряв от этого «нравишься». Что было, конечно, хуже «безумно влюблен», но определенно лучше «приятно провели время».
— Ты храбрая, умная и честная, — продолжил он. — Мне кажется, я захотел тебя сразу, как только ты с таким самодовольным видом оттарабанила ответ на риторический вопрос про ямб и хорей.
— Да не риторическим он был!
— Я прожил много лет, гадая, как все у нас будет, но тебя не было слишком долго. Когда ты наконец появилась, я сказал себе: ну нет, я не стану тем самым преподом, который спит со своей студенткой. Это слишком банально и пошло. Что же, пришло время признать: я банальный пошляк и есть. Возможно, когда ты станешь старше, опытнее, то осудишь меня. Я и сам, признаться, не в восторге от собственных решений. Но все эти твои пижамы, и то, как ты хватаешься за меня, когда взволнована и напугана, и как ты справляешься со всеми бедами, и то, как ты мыслишь, и… помнишь, ты заплетала мне косы? Наверное, в тот момент я и понял, что никуда уже не денусь.
Маше совсем не понравились обреченные нотки в его голосе — можно подумать, она смерть с косой, которая выросла на его пути. Все эти переживания не были ей близки — она выросла с мамой, уверенной, что нет ничего важнее любви. Условности, искусственные ограничения общества, табуированность секса, ханжество и осуждения, — все это, по мнению известной свахи, было раздутым злом. «Люди всегда все усложняют, — говорила она, — чтобы ограничить других, но в итоге ограничивают только самих себя».
Но в то же время и льстило, что Дымову пришлось преодолеть некоторые внутренние запреты, чтобы приблизиться к Маше.
И хотя она свои чувства приняла куда легче и, возможно, раньше, ей все же захотелось его утешить.
— А тебе не приходило в голову, — ответила она тихо, — что ты, наверное, мой единственный шанс успеть заняться любовью до того, как… Не знаю, до того как меня отправят на опыты, прирежут или еще что-то в этом роде? Мне кажется, у меня не осталось времени на сомнения. Правильно, неправильно, банально, небанально — все это сейчас так далеко, что хочется кричать.
— Перестань, — попросил он, и его объятия стали крепче. — Все обойдется.
— Ты не можешь этого знать.
— Есть наговор. Сложный, но я практически уверен, что справлюсь с ним — по обмену тел, Маш. Если дела пойдут совсем плохо, то разбираться с комиссией будет удобнее мне. Уж я-то ни на какие прыжки в прошлое не способен, хоть сколько экспериментируй. Ты ведь сможешь вместо меня принять экзамены?
— Не смей, — прошипела Маша, отшатнувшись.
— Если понадобится — мы обвиним кафедру времени в ошибках из-за старого оборудования, а Бесполезняк в маразме, — не слушая ее, продолжил Дымов. — И есть еще твой отец — он всю страну поставит на уши из-за тебя. Так что просто держись. Разрулим.
— Если ты только попробуешь заговорить меня, — начало было Маша свирепо, но тут он, смеясь, поцеловал ее прямо в угрожавший ему палец, и разговор свернул в совсем другое русло.
***
Суббота наступила слишком внезапно. Маша так погрузилась в лихорадочную влюбленность, что к вящей радости Сахарова совсем запустила учебу. И пусть им с Дымовым больше не удавалось остаться наедине, но ведь переписываться-то никто не мог помешать.
К ее огорчению, в этой переписке было мало любовной лирики, зато предположений и предложений о том, чего ждать от комиссии, слишком много.
По ночам, лежа под своим балдахином, Маша шептала: Сережа, Сережа.
Но все еще не осмелилась обратиться так к Дымову, а на единственной в конце неделе паре по лингвистике вообще боялась и дышать, и поднять глаз.
Влюбленность сжирала ее целиком, и она злилась: почему никто не предупредил заранее, что это так пагубно действует на мозги?
Она вернулась в прежнюю комнату, а в отдельную, открытую для них с Лизой, заселилась Арина Глухова, тихая и молчаливая после больницы. Это внесло некоторое напряжение среди девчонок, но даже злюка Ленка Мартынова пока не цеплялась к ней. Дина тоже вела себя спокойно и сдержано, что, с одной стороны, вполне устраивало Машу, а с другой, — несколько нервировало. Ее не покидало ощущение, что потомственная гадалка что-то задумала, но это уже было похоже на паранойю.
Вика, которая все еще опасалась, что Машу придут убивать, быстренько собрала вещи и переехала к Кате Тартышевой, заняв освободившуюся кровать Арины.
Таким образом, к субботе в общаге воцарился относительный мир, хотя и не больно-то надежный.
***
Узнав, что Маша вместе с Зиночкой собрались в бывшему ректору Сироткину, Дымов заявил, что поедет тоже.
Они вышли за периметр университетской территории по отдельности, и когда Маша нырнула из тропической жары парка в заснеженный декабрь, то ненадолго задохнулась, переключаясь.
Дымов ждал ее на парковке, небрежно опираясь на низкое ограждение. В темном пальто и сером шарфе, он казался очень элегантным циркулем.
Вот бы его поцеловать прямо сейчас! Но ведь нельзя, нельзя.
И Маша вздохнула, настраиваясь на «вы» и «Сергея Сергеевича».
— И что мы скажем Зиночке? — спросила она, подходя ближе. — С какой стати вы рванули с нами?
— Могу поспорить, что она не спросит, — хмыкнул он. — Мы с вами, Рябова, — он тоже перешел на официальщину, — едем на подпольную встречу революционеров.
— А?
Глава 28
Глава 28
— Алла Дмитриевна своим выступлением против Бесполезняк расколола университет на два противоборствующих лагеря, — весело сообщил Дымов. — Слухи о нашем разрыве уже достигли всех кафедр, поэтому моему присутствию никто не должен удивиться.
— Все мужчины одинаковы, — припечатала его Зиночка, подлетая к ним. В распахнутом пальто песочного цвета и строгом костюме под ним она выглядела очень непривычно. — Стоит им расстаться с женщиной, как они тут же
