Прятки в облаках - Тата Алатова
Он перехватил ее ладонь, поцеловал. Потянул Машу к себе, и она легко соскользнула на пол, на колени, запустила пальцы в его короткие волосы, только еще пробуя свои желания. Дымов откликался охотно, но сам не торопил, позволяя ей двигаться на своей скорости. Маше стало любопытно, как далеко она может зайти: а что будет, если подставить под его поцелуи шею? А если прижать ладони к его животу? А если провести ими по плечам?
Это было медленное погружение в теплую воду, от неуверенности к свободе, от неловкости к ласкам. Как только она поняла, что Дымов предоставил себя в ее полное распоряжение, Маша сразу осмелела. Вот она положила руку на его горло, повторяя плотность водолазки, вот — лизнула его нижнюю губу, вот — потерлась носом о нос, вот — прикусила за ухо. Захватывающее приключение, в котором она — главная героиня.
Маша даже решилась стянуть с Дымова водолазку, но прикоснуться к пряжке ремня на его брюках куража уже не хватило. Неожиданно обессилев, растратив всю свою храбрость, она привалилась лбом к его обнаженному плечу.
Чутко ощутив этот момент — не сомнений, а растерянности, — Дымов перехватил ее поудобнее и начал целовать совсем иначе. Очень стыдно, мокро, повсюду.
Все это было так ново, так впервые — и то, что ее раздевают, и то, что она так беззащитна под откровенными взглядами, горячее дыхание на груди и животе, руки повсюду. Но эта была не та беззащитность, от которой хотелось сбежать, а совершенно другая, запускающая колкие искры по нервным окончаниям.
Чувствительность будто выкрутилась на максималку, и любое прикосновение обжигало, резонировало по всему телу сразу, и Маша спросила себя: почему люди не занимаются этим все время? Зачем учеба, работа, увлечения, когда можно провести всю жизнь голыми, получая столько острых ощущений?
И когда она разлетелась вдребезги под губами Дымова, а потом, еще не собравшись воедино, ощутила его внутри — давление, испуг, потрясение, — то ее больше всего поразило осознание: они же прямо сейчас, буквально, друг к друге. Чужой человек действительно вошел в нее — какое странное, близкое, интимное безумие, как будто ты открыла всю себя нараспашку.
От глобальности такого откровения ошпарило разум, и дальнейшее Маша уже совсем не запомнила, сохранила лишь остаточную дрожь в руках и ногах, расширенные дымовские зрачки, затопившие радужку, липкость между ног и ликующую радость в груди.
***
В комнате без окна сложно было понять, наступил ли уже вечер или день все еще продолжается. Внутренние часы сбились, время расплавилось.
— А ректорша? — спросила Маша, едва не задремав и резко встрепенувшись. — Я теперь подлая третья лишняя или типа того?
— Не подлая, не третья и не лишняя, — задумчиво возразил Дымов, рассеянно рассыпав по ее плечу россыпь легких поцелуев.
На пузатом диване было удобно и мягко. Длинный и тонкий — Циркуль и есть — Дымов как ни странно не колол острыми углами, а был теплым и обнимательным.
Теперь называть его Сергеем Сергеевичем было похоже на извращение, но и «Сережа» запечатывал рот, вызывая приступы онемения.
Кажется, из него клещами придется вытаскивать все, что связано с ректоршей, приуныла было Маша, но тут он сказал:
— Не думай об этом слишком много. У нас с Аллой были простые и понятные договоренности, которые мы расторгли после последнего совещания, когда Лизе перекрыли доступ к женскому общежитию.
— Вы как будто о контракте каком-то говорите! Расторгли… почему расторгли? Из-за меня расторгли? А… Алла Дмитриевна знает… ну о… как это сказать, о нас с вами… тобой… что ли.
Он не рассмеялся ее бессвязному бормотанию, а принялся терпеливо отвечать по порядку.
— Скажем, у нас с Аллой были определенные правила, мы определили их два года назад, сразу после моего тридцатилетия. Не изменять друг другу, не афишировать наши отношения, не портить друг другу репутацию. Маш, все это закончилось, потому что мы серьезно поспорили из-за того, что я слишком волнуюсь за твою безопасность. Чрезмерно, по мнению Аллы.
— Так вы поссорились или расстались? — въедливо уточнила она, потому что любила во всем точность.
— Расторгли договоренности, — упрямо повторил он. Дымову явно было некомфортно говорить с одной женщиной про другую…
Тут Маша прониклась сама собой: она впервые подумала о себе как о женщине, а не девочке, и это — ого! Ну круто же.
Потеревшись носом о его плечо, она тихонько улыбнулась.
— Сколько времени?
Дымов повернул к себе запястье с часами.
— Половина шестого.
Как много она успела за сегодняшний день, с ума сойти.
Дав себе еще пару часов перед возвращение в общежитие, Маша продолжила свои расспросы.
— А какие договоренности будут у нас с тобой?
— Полагаю, — расслабленно ответил он, — что я уволюсь после летней сессии. В середине года менять преподавателя будет для Аллы слишком хлопотно, не хотелось бы подставлять ее. Как думаешь, продержимся мы без разоблачений до июля?
— До июля, — блаженно протянула Маша. Вот бы сейчас оказаться там, миновав опасный январь. А потом до нее дошло, и она подпрыгнула, резко села, заметалась, запоздало прикрывая голую грудь, схватила с пола водолазку Дымова, прижала к себе, поймала его весело-заинтересованный взгляд, разозлилась на свою незрелость и демонстративно опустила руки.
— В смысле вы… ты уволишься? Как это?
— Ну ты же не думаешь, что мы будем скрываться еще три с половиной года. Это нечестно ни для тебя, ни для меня.
— Нельзя! — воскликнула Маша. — Ты — Циркуль, твое место за кафедрой!
— В этом мире полно других вузов, да и вообще… Ты же знаешь, что преподавание вовсе не мечта всей моей жизни.
— О, — только и выдохнула она. Это решение вдруг показалось ей ужасно романтичным: пожертвовать своими размеренными буднями, зарплатой, общагой, работой — ради нее, Маши. Однако и этот пункт требовал разъяснений.
— Значит, — настойчиво и строго спросила она, — я важнее твоей карьеры?
Дымов тоже сел и отвел растрепанные волосы с ее лица. У него было странное выражение — серьезное, смущенное и насмешливое одновременно.
— Такая девочка, — произнес он едва не растеряно. — Маш, я чувствую себя рядом
