Час в копилке - Фёдор Михайлович Шилов
Вот и у матери… Окей, была хмурая, а через полчаса расцвела. Всё ж ясно. Поругались — помирились. Но она балансировала между злобным настроением и… никаким. Обычным. Ровным. Как ещё сказать-то? А значит, большую часть жизни мама несчастна. Таким был вывод, сделанный Максом. И ещё он очень боялся: научится жонглировать, поступит в училище, выйдет на манеж с классным номером, круче Киссовского и всех прочих, а маме все его успехи подтянут настроение не до счастья, а только до ровности.
Мама мотивирует всех, но не себя. Может, она из тех, о ком сама говорит «ох уж этот коучи — что учи, что не учи»? Может, ей тоже нужен коуч… Или психотерапевт… Макс шептал эти мысли в своей голове едва слышно. Потому что страшно даже представить, как это: посметь такое подумать, что маме пора в психушку! А если ей, то, может, и ему тоже?
«Да нет. Ей не в психушку надо. Ей бы просто сына нормального. Удачливого…»
— Чай буду. — Макс улыбнулся, потому что если не улыбнётся и откажется от чая, мама снова обидится, струи хорошего настроения едва-едва подняли неустойчивый поплавок, он неуверенно качается и не так уж много надо, чтобы потоки прекратились. Хоп — и настроение снова на нуле.
«Надо покончить с собой, избавить маму от обузы. Тогда она сможет смело привести урода в дом», — подумал Макс.
— Я купила пирожные, — мама тоже улыбалась, но складывалось ощущение, что её мысли близки по духу к Максовым. Вроде как тоже подумывает: не свести ли счёты с жизнью?
«Выкрасть, что ли, как-нибудь её телефон, — подумал Макс, — посмотреть, с кем она там болтает. Написать этому уроду пару ласковых…»
— Ма-а-ам, — он вдруг решился снова завести разговор, прекрасно понимая, что толку и в этот раз не будет, — почему ты одна? Ты же красивая, не очень старая женщина…
— Масик. Не. Начинай, — сказала она с точками.
— Но ты ведь грустишь, я вижу…
— Макс. Я. Попросила.
Черты её лица напряглись и затвердели.
— За «красивую женщину» — спасибо, — Марина улыбнулась, — а слова «не очень старая» оставлю без комментариев…
[1] Александр Николаевич Кисс — советский цирковой артист, жонглёр, режиссёр, народный артист РСФСР.
Глава 4
Марина себя ненавидела.
Ненавидела за то, что никак не могла отучиться писать Борису. Ненавидела она и Бориса — за то, что он никогда не пишет первым. Ненавидела свои перемены настроения, зависящие от этой переписки.
Словно юная влюблённая, поглядывала на погашенный экран телефона — не заморгает ли световой индикатор сообщений? А иногда нарочно выключала уведомления, чтобы случайно открыть мессенджер, конечно же, совершенно забыв о письмах от Бориса, а там — о, чудо! — заветное послание.
Марина перебирала в голове поводы, по которым могла бы ему написать. И размышляла — стоит ли ей поделиться пришедшей в голову мыслью с Борисом немедленно или подождать? Не прошло ли неприлично мало времени с прошлого письма? Она хватала телефон, едва появлялась хоть малейшая тема для сообщения.
Вообще Марина частенько вразумляла себя не писать людям внезапно пришедшие в голову мысли немедленно. Никто и никогда не знает точного времени появления у нас в голове той или иной идеи, так зачем же судорожно рыться в карманах куртки или в сумочке, чтобы тотчас же набрать текст? И всё равно день за днём отмечала за собой эту идиотскую привычку.
Мысли, которыми следовало поделиться с Борисом, она сортировала, словно грязные футболки: эту ещё можно носить, а вот эту давно пора прополоскать в порошке. Читай: эту ещё не пора печатать и отсылать, а вот другая прямо просится, аж невтерпёж! Порой она с трудом завершала встречу с коучи, если мысль, придуманная для Бориса, посещала её во время рабочей сессии.
Притяжение к Борису казалось ей мучительным. И в то же время совершенно непреодолимым. Напиши он ей: «Приезжай немедленно», — понеслась бы на край света; сказал бы: «Выходи за меня замуж», — расписалась бы с ним в любом захолустном ЗАГСе без свидетелей и гостей. Велел бы бросить всё, сменить профессию, сдать Макса в детский дом — решилась бы и на это. Решилась бы. Испытывая жгучую ненависть. К себе. И к нему. Это не любовь. А если и любовь, то нездоровая. Зависимость. Болезненная и разрушительная.
Более того, Марина знала: это не её чувство. Эту страсть пытается навязать ей Борис.
«Во всех сказках написано, что нельзя оживить мёртвого и заставить полюбить, — увещевала она себя, — но ведь то, что я испытываю — не любовь! Это патология! Длиной в шестнадцать лет…»
Дольше даже. С 2005 года…
Сначала-то и правда была любовь. Сильная, жгучая, страстная. Взаимная. Марина не сомневалась в этом. Все первые годы отношений казались сказкой. Оба совсем юные: Борька в январе отметил совершеннолетие, ей самой в мае исполнится семнадцать…
У каждого — первые серьёзные отношения в жизни. Марина лишь разок до этого целовалась — и то, играя в бутылочку. Вытянула губы плотно сомкнутой трубочкой. И парнишка тянулся к ней таким же напряжённым ртом. Ни удовольствия, ни радости, недоумение только — зачем люди вообще так делают? А с Борисом было по-другому. Там всё про людей стало понятно, вопросов больше не возникало. Целовались — просто потому, что хотелось.
Боря был чуть опытнее. Или не «чуть». Ещё бы — первый красавец в классе, а, может, и во всей школе. Хорошо, что Марина жила и училась в другом районе, а то бы с ума сошла от ревности. С Борей познакомилась, когда осталась у бабушки на выходные. Местные подружки про него сплетничали, передавали слова одноклассниц, с которыми у Бори якобы что-то было. Но какая подружкам вера? Сами, может, на парня глаз положили, завидовали…
Марине и дела не было до сплетен. Влюбилась в этого блондина с голубыми глазами. (Да, глаза Масик взял отцовы, а вот блондина из него не вышло. Получился синеглазый брюнет).
Боря под окнами песни горланил с пацанами из школы. Ужасно звучали эти неумело взятые барэ и недотянутые надломленными голосами высокие ноты. Но она заслушивалась:
— «О-о-о, восьмиклассница-а-а-а…»[1]
Радовалась: вдруг ей посвящается? В окно выглядывала почаще, всматривалась в блондинистую макушку в свете фонаря. Однажды дождалась приглашения:
— Эй, чего с балкона подглядываешь? Спускайся, подпой! Знаешь такую?
И опять затянули
