Час в копилке - Фёдор Михайлович Шилов
Тремя минутами раньше он отослал ей в личку предложение «как-нибудь погулять вместе». И она ответила: «Посмотрим». Не слишком обнадёживающе, но всё же лучше, чем ничего. Макс, разумеется, помнил, что «Посмотрим» — это завуалированный и на некоторое время отложенный отрицательный ответ. Если Макс не поймёт намёков и не исчезнет сам, вот тогда наступит время прямого — «нет». Пока он считал, что всё по части общения с Авророй налаживается, хотя немного посомневался: настолько ли прям налаживается, что можно приблизить её грудь на фото? Но довольно быстро отказался от лишних размышлений. И приблизил.
— Да, уроки сделал, — ответил он маме, когда удалось наконец-то погасить экран. На всякий случай умолчал про то, что воспользовался файлами, присланными отличниками в чат. Но мама ж не спрашивала, сам ли он сделал уроки? — Жонглировал…
— Мне кажется, ты жонглировал недостаточно. — Мама пыталась говорить мягко, но Макс не обманывался: и этот её раздражённый тон, и взгляд с искорками презрительного блеска он научился распознавать на раз-два. — Помнишь, сколько тренировался этот твой Александр Кисс[1]?
Про Александра Кисса Макс вычитал в книге Юрия Никулина «Почти серьёзно». Там была такая история: однажды над знаменитым жонглёром решили подшутить и рассказали, будто его итальянский коллега умеет делать некий невероятный трюк. Так Кисс через некоторое время точь-в-точь повторил фантазию шутников. А когда они признались, что ничего подобного в мире прежде никто на самом деле не показывал, Кисс включил этот номер в свою программу.
— Ну, в книге написано, что он любил «немножко покидать».
— Там же, позволь тебе напомнить, было и расшифровано, сколько это, по мнению Кисса, — немножко!
Макс прекрасно помнил. И, разумеется, он не посвятил сегодня жонглированию и десятой части этого киссовского «немножко». А, может, даже и сотой.
— Ты должен тренироваться ежедневно, если хочешь получить хороший результат. А то так и останешься. Криворуким. Неуклюжим. Неумехой! — отчеканив последние три слова, Марина сверкнула глазами, резко развернулась и вышла из комнаты сына, хлопнув дверью.
Теперь она не будет с ним разговаривать. Как долго? О, на этот вопрос мог ответить только мамин телефон. Вернее, урод, который сидит в её телефоне и которого она усердно скрывает от Макса уже несколько лет точно. Но Макс же не слепой. И не тупой. Видит, что с матерью что-то происходит из-за этого общения. Казалось бы, в чём сложность: открылась бы, рассказала всё, что он, не поймёт, что ли? В конце концов, ему скоро уже шестнадцать. Знает, что женщине нужен мужчина. И не дело это — втихаря переписываться, да ещё и так, чтобы потом у матери на несколько дней портилось настроение.
Нет, папой он этого урода, само собой, звать никогда не станет. Даже если материнские капризы улягутся после того, как она невидимку из телефона приведёт домой. Но всё же постарается найти с ним общий язык. На рыбалку, может, начнут ездить, или… Или он окажется настолько влиятельным, что пристроит Макса в цирковое училище по блату.
Но ничего подобного и близко пока не планировалось. Мать пишет уроду, урод ей что-то там отвечает, от чего мать становится раздражительной и злой, замыкается в себе, запрещает Максу — молча! — даже приближаться к ней. Будто ледяная статуя, разве что плечом дёрнет, если он к ней прикоснётся. А иногда она беззвучно плачет. Замрёт в кресле, свив ноги в тугую косичку, а руками обняв костистые плечи. Слёзы текут по щекам. И так-то невысокая и худая, она в такие минуты скукоживается и делается ещё меньше и тоньше, чем в повседневной жизни.
Перед ней для фона работает телевизор. И можно подумать, будто ей там — в кино или новостях — кого-то жалко, но нет, показывают рекламу шампуня. Вряд ли мама настолько впечатлительна, что экранная мыльная пена может щипать ей глазки! Дело точно в другом.
Максу иногда хочется, чтобы она закричала. Или даже отвесила ему оплеуху. Или швырнула бы — что там женщины швыряют? Тарелку или метлу… Швабру, то есть. Но нет. Терпит. Носит в себе какую-то тайну. Мокрые дорожки на лице видеть Максу не позволяет. И он делает вид, что не замечает. Не сунется дальше двери в комнату или неловко помаячит у матери за спиной, но не заговаривает. И не трогает. Знает, что бесполезно.
А потом она снова менялась по прихоти телефона. Урод звонил или писал что-то, что маме нравилось. И она становилась милой и доброй, снова поддерживала Макса, помогала с уроками, мечтала, как однажды придёт к нему на выступление.
Сегодня, вероятно, мать получила новую порцию каких-то гадостей от урода. Пока шла сессия с коучи, мама никогда не отвлекалась на телефон, но после сразу проверяла все входящие звонки и накопившиеся сообщения. Вот, видно, начиталась… Рассердилась… И рванула к Максу в комнату… Высказалась и ушла играть в молчанку.
Макс вздохнул. Если быть честным, мама не так уж и не права: он действительно мало времени уделил сегодня жонглированию. Любой человек, глянувший пару видеоуроков в интернете, и то жонглировал бы лучше Макса! Куда уж ему до Кисса!
Максим взял в руки специально купленные для тренировок мячики. Не слишком тяжёлые, но и не легковесные. Он подбрасывал их — агрессивно и яростно. Они разлетались по комнате. А внутри у Макса кипела обида: ведь знает же мама, что он — патологически невезучий. А это, можно сказать, хроническое заболевание. Стала бы она кричать на сына с диабетом или с ДЦП?
«Она устаёт, — под эту мысль Макс снова подкинул мячик, задрал голову, высунул от усердия язык, подставил ладонь. Мяч стукнулся о его руку и отлетел в сторону. — Ей хотелось бы видеть сына удачливым и счастливым, а я доставляю только неприятности и неудобства».
Мячики — даром, что их всего два — были сродни метеоритам. Крушили на своём пути всё, отлетали от ладоней и сшибали стаканчики с карандашами, отпрыгивали в стёкла фоторамок на стенах, приземлялись в горшки с цветами на подоконнике. Теперь они ещё и грязные! Земля в горшках влажная, мама недавно поливала… Макс обтёр мягкую ворсистую поверхность испачканного мяча о футболку.
— Не хочешь чаю? — Мама снова заглянула в комнату. Настроение её изменилось, вероятно, урод написал что-то приемлемое. Извинился… Или что там ещё? Соврал, конечно. Загладил вину, но не был искренним. Макс готов был в этом поклясться. Урод иногда писал что-то сносное, но никогда ничего действительно приятного. Иначе почему мама никогда не выглядит счастливой? Успокоенной — да, будто получила то,
