Времени нет - Рустем Халил
Худой человек за шестьдесят в твидовом пиджаке с заплатками на локтях стоял в одиночестве напротив музыкантов и качал головой в такт. Он поднес к губам стакан и, обнаружив там только лед, оглянулся в поисках официанта. Эдем протянул ему свой бурбон.
Перед ним стоял главный редактор и владелец «Украинского времени» — самого популярного Интернет-портала страны. Эдем встречался с ним всего пару часов назад и ничуть не удивился, увидев его здесь. Редактор забрал предложенный стакан, а осторожно поставил на траву.
— Он думает, что эпоха джаза до сих пор продолжается, — последнее слово редактор не договорил, а пробил. Сделав обильный глоток, продолжил: — Он думает, что она не закончилась с первыми российскими военными в Крыму. Да, мы жили в ту эпоху, наращивали капиталы и переводили их в оффшоры, флиртовали со всеми соседями одновременно, не заботились о собственной безопасности, говорили о борьбе с коррупцией в шутку. И теперь мы платим за свое доверие и беспечность.
— Некоторые умудряются бежать, не оплатив счетов, — заметил Эдем. — Я понимаю, мы с вами сейчас на прощальной вечеринке?
— Хижняк узнал что-то, чего не знаем мы, и намазал пятки. Мир несправедлив, правда? — пожилой редактор махнул стаканом и несколько драгоценных капель брызнули на траву. Почему-то из-за своей неловкости он стал Эдему еще более симпатичным.
Из дома вышла новая часть гостей. Будто их всех собрали на ярмарке тщеславия и скопом привезли сюда на автобусе.
— Знаете, был период, когда я переставал читать ваш вестник, — Эдем говорил о собственном опыте, не обращаясь к прошлому Виктору Шевченко. — Трудно изо дня в день заглядывать в планшетку с диагнозом стране и не видеть прогресса. Так можно и руки опустить. Но я могу отложить чтение, когда захочу. Не представляю, как вам приходится.
Редактор усмехнулся. Глубокие морщинки расползлись от его, казалось, всезнающих глаз.
— Да, пациент остается в постели. Иногда выходит из комы, иногда ест из ложечки и иногда даже не опорожняется под себя. Как это понимать, что при моей жизни из больницы его не выпишут? Не так уж сложно. Я научился с этим справляться. Мое дело — поставить диагноз обществу, политикам и вам — бизнесменам. Я выписываю рецепт, а придерживаться его уже ваше дело.
Редактор пришелся в стакан. Его бурлак дернулся.
— А вы не думали, что вместо реформаторов вы плодите разочарованных людей? О чем они читают у вас, столкнувшись с трудностями в своем деле? Что из года в год система не меняется. Тогда и они перестают пробовать изменить хоть что-нибудь. Может, иногда, для разнообразия, нужно указать, что стакан наполовину полон?
— Как же назвать ее полной, если в ней — на дне? — хрипло засмеялся редактор и продемонстрировал свой стакан. — Мы живем в обществе, проклятом унынием в хоть что-то хорошее. Стоит мне написать о вас в положительном смысле и не промаркировать это рекламой, как сразу же мои, да и ваши коллеги заявят: независимому «Украинскому времени» пришел конец, он продался бизнесмену Шевченко. Общество убеждено: какое бы добро вы ни сделали, каким бы достойным человеком ни были, писать о вас стоит только тогда, когда вы ступите на кривую тропу.
— Гивняная позиция, — заметил Эдем.
— Какая есть. Ну что ж, я пойду за следующей порцией, — редактор выплюнул в стакан кубик льда. — Саксофонист начал повторяться.
— Вы не забыли о моей просьбе?
Редактор нахмурился, стараясь что-то вспомнить, потом тряхнул головой, прогоняя подальше не пойманную мысль.
— О компании "Фарм-Фьюче", — напомнил Эдем.
Но в этот момент его собеседника отвлекла хищница с формами: она резко прервала свою беседу с новолунием богемного вида, метнулась в другую часть сада и по дороге легонько зацепила локоть редактора. Тот провел ее взглядом двадцатилетнего мальчишки и улыбнулся, заметив, что Эдем поймал его на этом.
— Будь я ее возраста, начинал бы карьеру в глянцевом журнале. Фотографировал бы красивых полуобнаженных женщин и задавал бы им откровенные вопросы. Но когда я пришел в журналистику, красивых женщин не фотографировали полуобнаженными, а за откровенность можно было получить на орехи. Поэтому вместо красоты в моей жизни теперь компании и политики, политики и компании — он поставил на газон второй пустой стакан. — Хорошего вам вечера.
Тени удлинялись, толпа шумела все громче, оркестр играл все тревожнее. Эдем набрал номер Артура и снова попал на автоответчик. Вскоре оркестр умолк, и на сцене появился известный комик. Он ходил налево-вправо, как заведенный, и раздавал шутки, как подарки, но после первых же редких аплодисментов вместо смеха потерял свое рвение и стал похож на замученного жаждой коня. Затем вспыхнули огни над второй сценой, где оказалось ледовое поле, и фигуристки в голубых топах и белых юбках засияли коньками и выбеленными зубками. Их сменила скрипачка, одежды на которой было столько, что и смычка не замотаешь. Она играла, скользя от середины поля к краю, и грациозно приседала после каждого этюда. Потом снова настал черед оркестра.
Толпа затянула Эдема, как болото засасывает ступавшего не туда скитальца. С ним торговались и флиртовали, его представляли влиятельным гостям и тем, кто безумно стремился к тому влиянию, у него просили совета, чтобы пропустить ее мимо ушей, советовали ему сами и порой замирали, словно надеясь уловить в окружающем шуме единственную истину.
Время от времени Эдем интересовался у гостя, который мог бы знать ответ, слышал ли он хоть что-нибудь о «Фарм-Фьюче», но об этой фирме, похоже, действительно не знали, а некоторые из собеседников наоборот — сразу же проявляли нездоровую заинтересованность. В конце концов, Эдема втянули в компанию, где тон задавала та хищница, которая угостила его бурбоном. Она бросала колючие шутки и насмешливые взгляды и регулярно менялась позицией с соседом, все время приближаясь к Эдему. Но как только она получила возможность непринужденно схватить его за запястье, как молодой человек в белом сюртуке и начищенных до блеска ботинках сообщил Эдему вполголоса, что его ждет хозяин дома.
— Пора запускать двигателя, — объяснил Эдем хищнице и двинулся за проводником.
В доме было пусто. Нет, все вещи были на местах, и ни одной пылинки на них
