И все мои девять хвостов - Мила Коротич
Полукровка же увидел в черноте негатива профиль хули-цзин. Все обиды, лишения, злость и невыраженная тоска по близким, которых не было, вспыхнули снова. «Купец Ши Тян, подозрение на пулевое ранение в голову», – прочитал Ли и пошел посмотреть на этого купца вживую. Не ошибся – крепкий мужчина средних лет сидел на полу и не отбрасывал тени. Изящная женщина в простой одежде держала его за руку и заглядывала в глаза. Она тоже была лисой. И сын – чистокровный лисенок. Такая умильная сцена, что Ли Чжана чуть не стошнило.
Он сжал зубы и продолжил тайно изучать медицину. Правда, теперь его интересовали испорченные рентгеновские снимки и странные результаты анализов.
Надо ли рассказывать, что в смутные годы и годы потрясений, которыми так полнился XX век, вода в желтой Сунгари была особенно мутной. И в мутной воде легко ловить рыбу, прятать ловушки и добычу умелому рыбаку. Ли Чжан за долгую лисью жизнь научился многому, в том числе – разбираться в людях, играть на их слабостях и оборачивать последние на пользу себе.
Северный Китай превратился в Маньчжоу-Го[93], в харбинских школах обязательным стал японский язык, а направление южнее города стало проклятым. Ли боялся, как и все люди, но, как все лисы, умел слышать и прислушивался. По обрывкам фраз японских офицеров, по запаху южного ветра, по пьяным бредням и кускам бабьих слухов на утренних рынках он понял: на месте маленькой крестьянской деревушки стоит завод по очистке воды. Но только это не завод, там проводят опыты над людьми, как над животными. Фабрика смерти и людская опытная ферма для врачей из оккупантов. Он тогда подумал, что это мерзко, но ведь надо вытащить кишки из карпа, прежде чем готовить новогоднее блюдо, а гуйцэ[94] не сделать, не содрав с черепахи панциря.
Он не удивился, когда узнал, что к выжившим врачам из Пинфана у них на родине была очередь из пациентов – они же такие умелые, так много знали. Ли задумался: приобретенное таким способом знание – тоже полезное знание, так получается? И, раскроив тысячу черепов, можно сшить новый череп? Если это так, то тогда и его самого, Ли Чжана, полукровку, можно перекроить, дополнить до целого? Неважно, до лиса или до человека, но до целого! Нужно только добыть достаточно материала для изучения. Ту самую тысячу черепов!
Идея захватила Ли Чжана, и, как житель Поднебесной, он умел чувствовать момент. Далекая холодная и огромная Маньчжурия – место, откуда выходят императорские династии, воины и белые варвары, наступая железной пятой на тонкий фарфор южных церемоний. За спиной у такого нашествия, да с принесенными технологиями, можно провернуть не одно удачное дело. Золото хунхузов на сопках Маньчжурии было ему в помощь – далеко не все черные старатели возвращаются из тайги.
Что северные территории страны ждет многообещающее будущее, понял не только Ли, но и его лисья родня. К концу XX века хули-цзин стали все чаще обращать свои взгляды на север как на перспективную территорию. Переезжали семьями и долго не писали друг другу, и даже на Праздник весны приезжать стали не все. Зато фраза: «Я вас вижу, и вы все у меня поплатитесь! Ваш Полукровка» – стала многим приходить во сне.
Полукровка Ли Чжан выяснил, наблюдая, изучая и постоянно совершенствуясь в расшифровке медицинских данных, что хули-цзин не лисы. Они – мутация, где у носителя изменены гипоталамус и мозжечок. Отсюда и скорость реакции, и чутье, и пси-способности. Так он считал. Никто не превращался в лису на самом деле. Хули-цзин просто сами верили, что становятся лисами, и всем вокруг внушали, что так оно и было. Он еще не выяснил, что именно делает жизнь лис такой длинной, но звероферма во Внутренней Монголии дала бы ему достаточно живого материала для наблюдений. У подопытных еще что-то было с энергообменом и гормональным фоном, до конца Ли Чжан не успел в этом разобраться.
Двое последних в роду северных лис, брат и сестра, на его глазах создали жемчужину из силы и любви, и все, что Ли так тщательно резал и успешно склеивал – связи, знания, теории, – просто лопнуло у него на глазах. Они словно рентгеном просветили его, разобрали на молекулы и собрали заново, не выпустили дурную кровь, как казалось ему в чумном бреду, а добавили недостающего. И красивая белая лиса подошла к нему не смотреть, как он умирает, а помочь ему ожить.
«Ты нас видишь, и мы рады, что ты с нами!» – сказала она ему на развалинах его фермы смерти.
Не все объясняется наукой, не все и ненавистью.
Чем все закончилось по версии Саши Кислицкой-Ши
Версия про преображения и добродетели
Звонить из Китая в Россию – дорого. «Вотсап» блокируется великим китайский файерволом. «Вейсинь» никто из живущих в Некрасовке себе не устанавливает.
Саша сжимала в руках белую пластинку мобильного, и он был горячим. Экран то вспыхивал, то гас, реагируя на покачивание. Вспыхивал, светился, отключался… Как мысли вспыхивают, светятся и гаснут от движений внешнего мира. Только заметишь что-то, уцепишься, начнешь понимать, обживаться в свете этого нового знания, а потом раз – и снова изменилась картина мира. Ладно бы как в калейдоскопе в детстве, когда сам вращаешь эту волшебную трубу, все-таки от тебя зависит хоть что-то, можно даже донести узор до мамы – показать, если идти тихо-тихо, не дыша, и мама согласится посмотреть, осторожненько нагнувшись.
Мама, ох, мамочка!
Позвонить и рассказать, что дочка твоя – китайская лиса-оборотень, да еще и спасла тут родственников. Правда, ферму развалила и лабораторию сожгла, посадят в китайскую тюрьму, наверное, но и там же люди живут, а у меня тут теперь большие связи среди нелюдей… Что за бред, да, мама?!
Но палец уже сам нажимает «Контакты», и строчки на ярком экране опускаются все ниже, ниже…
Стук в дверь – всегда не вовремя!
Саша подняла голову, мобильник, разумеется, тут же перешел в режим сохранения и погасил экран. «Не буду открывать! Нет меня!» – решила Кислицкая и затаилась, сжалась в маленьком бирюзовом плюшевом креслице, замерла, как лиса в норе. Прислушалась.
Поняла вдруг, что за дверью тоже прислушиваются. Услышала, как за стенкой гостиничного номера тот, кто пришел
