Знак Саламандры - Мария Камардина
Ящерка под рукавом сидит тихо, значит, не врёт. Я бреду по тропке следом, удерживая под курткой копошащегося Гошку – когда магия притихла, ему, конечно, снова стало любопытно. Сколько же всего может Знак Саламандры – и где, ёлки зелёные, взять полную инструкцию?!
– Вы ведь с ней говорили. Она знает кто?..
Валентина Владимировна выбирается из придорожного сугроба и отряхивает полы дублёнки.
– Не знает, Катюш, – вздыхает она огорчённо. – Или сказать не может. После смерти мало чего остаётся, вот у неё осталась обида. – Она оглядывается на белый крест и добавляет: – Хорошо, что Саша не пришёл. Не знаю уж, была ли там какая любовь, но несчастно влюблённые девицы и после смерти на многое способны.
Я киваю, пытаясь уложить в голове новые факты. Алёна или то, что от неё осталось, просит меня о помощи и хочет найти убийцу. Но какое ей дело до происходящего, если она всё равно уже умерла?..
Валентина Владимировна в ответ на вопрос пожимает плечами:
– Есть разные ритуалы, завязанные на смерть. Я-то мало что об этом знаю, это тебе лучше к Костику обратиться.
Я на миг притормаживаю, пока не соображаю, что она имеет в виду Кощеева. Чур меня от его советов…
– А вы, если что, в полиции можете подтвердить, что она ещё тут?
Она снова пожимает плечами:
– Толку-то от меня… Но если думаешь, что поможет, расскажи своему следователю, вдруг у него специалисты получше найдутся.
– Он не мой, он свой собственный, – ворчу я, вспоминая недовольную физиономию Князева и прикидывая, что и как ему сообщить. Пожалуй, можно так прямо и сказать – коллега уговорила посетить могилку безвременно ушедшей, а та, оказывается, всё до конца никак не уйдёт…
Крепче прижимаю к себе Гошку и решительно отгоняю мысли о привидениях и зомби. Пусть уж действительно Князев возится с этим феноменом, мало мне было прижизненных Алёниных капризов. Очень кстати на дороге показываются чёрный микроавтобус и ещё несколько машин, я стараюсь сосредоточиться на предстоящем разговоре, однако одна мысль успевает зацепиться в голове.
Если Алёна привязана посмертным ритуалом, то кто-то этот ритуал должен был провести. И вряд ли это безобидная гадалка.
А ведь она, как подруга Марины, может и на кладбище сегодня заявиться…
От этой мысли меня пробирает дрожь, но отступать уже поздно. Из автобуса вываливается десяток человек, сбиваются в кучку на более-менее расчищенном пятачке. Из машин тоже начинают выходить люди – эти мне незнакомы, эти тоже, а вон Олеся с девчонками, её муж обещал их подвезти…
Валентина Владимировна подхватывает меня под локоть и тянет в сторону, давая путь толпе. Я набрасываю капюшон, чтоб снизить вероятность узнавания, и застёгиваю воротник, а то ещё Гошка выскочит в ненужный момент. Мимо идут люди с сосредоточенными лицами и букетами, пробираются между оградками, встают вокруг груды венков. Я наконец нахожу взглядом Алёниных родителей: Марина в длинной серебристо-серой шубе и чёрном платке, Григорий в коротком чёрном пальто и с непокрытой головой – а полысел дядя Гриша с нашей последней встречи…
Долго народ не задерживается – положили цветы, сказали по паре слов и обратно, чего мёрзнуть-то зря. Валентина Владимировна, как мы с нею договаривались, отлавливает Ильиных и отводит в сторонку, по пути объясняя насчёт альтернативного расследования и Саламандры. Меня в капюшоне узнают не сразу, зато я успеваю присмотреться к лицам и снова огорчиться приметам приближающейся старости на лице дяди Гриши – уголки рта опустились, щёки обвисли, вокруг глаз и на лбу чётко видны морщинки… Особенно это заметно в сравнении с женой – идеальный макияж на её лице скрывает и возраст, и приличествующую случаю бледность, и следы слёз, если таковые имелись. Выглядит она лет на тридцать пять, не старше, особенно когда улыбается.
А ведь улыбается же.
– … Очень хорошо, – доносится до меня её голос. – Если участвует Саламандра, она выведет всех на чистую воду, сколько было случаев.
Я чуточку приободряюсь – если Ильины доверяют Саламандрам, возможно, не всё так мрачно, как я себе навоображала. Валентина Владимировна упоминает о нескольких вопросах, которые представитель Саламандр хотел бы задать, Марина несколько раз кивает и снова улыбается.
– А лилии вы принесли, да? – говорит она, обращаясь ко мне. – Спасибо, так мило с вашей стороны. Алёночка любила…
Она умолкает, глядя на меня расширившимися глазами. Узнала, стало быть. Я скидываю ненужный уже капюшон и коротко киваю:
– Здравствуйте.
Её лицо под слоем макияжа дёргается и кривится. Выглядит жутковато, словно с кожи вот-вот начнут отваливаться куски штукатурки. Дядя Гриша молча кивает мне и берёт жену под руку, но она словно не замечает.
– Ты! – наконец выдыхает она. – Явилась, значит, дрянь такая, не постеснялась.
Ящерка под рукавом беспокойно царапает кожу невидимыми когтями, и я сама с трудом подавляю желание вызвать магический огонь, столько злобы звучит в голосе Марины.
– Я её не убивала, – говорю твёрдо. – Саламандра…
– Саламандра, ну конечно, – перебивает она, кривя губы. – Вот, значит, в чём дело. Только я понадеялась, что тебя, тварь, спалят с твоим хахалем вместе, а он вон чего выдумал, Саламандрами прикрыться. То-то он тебя на допросе выгораживал! Или не он, а ты сама? Скольким ты там дала, шлюха, за такое-то враньё?! Всей ментовке в три смены?!
Она пытается сделать шаг ко мне, но муж не отпускает.
– Марина, успокойся, – говорит он негромко, крепко удерживая её за локоть. – Катя, уйди. Пожалуйста.
Я ловлю его взгляд, молча киваю и обхожу их по дуге, придерживая под курткой рычащего Гошку – тот не любит, когда на меня орут. Ничего я тут не узнаю, да ещё люди начинают оборачиваться – и они уж точно на стороне скорбящей матери, разбираться не станут…
– Пожалуйста?! – визжит она мне вслед. – Пожалуйста?! Эта сука убила твою дочь, а ты ей «пожалуйста» говоришь! Тварь, да чтоб ты сдохла в муках, да чтоб тебя… Отпусти меня, отпусти, слышишь, я ей собственными руками рожу расцарапаю, глаза её наглые, ишь явилась, с цветочками!.. Что, порадовалась материнскому горю, полюбовалась, а?..
Валентина Владимировна пытается придержать меня за рукав, но я вырываюсь и ускоряю шаг. Может, особо просветлённые натуры умеют успокаивать двинутых истеричек и выяснять у них нужную информацию, а меня изнутри трясёт, и, как бы я ни была уверена в своей правоте, каждое её слово словно впивается в горло, набухает комком. В глазах щиплет от обиды и несправедливости, и можно говорить себе, что она мать и у неё
