Знак Саламандры - Мария Камардина
Гошка высовывает морду из сумки, тычется носом мне в ладонь. Я спохватываюсь, оглядываюсь и понимаю, что если вотпрямщас не перестану себя жалеть, то на автобус не успею – вон он, подъезжает к остановке. Вероятность ещё полчаса ждать на морозе следующего весьма бодрит, и я бегу по сугробам, на ходу разыскивая в карманах мелочь на проезд.
Я – сильная.
Я – самостоятельная.
Я справлюсь.
* * *
Сашка звонит часа через три. Я уже успела принять горячий душ, высушиться, пообедать и устроиться на диване с пледом, чашкой чая, коробкой конфет и твёрдым намерением не вставать до самого вечера. Но на вопросы приходится отвечать, и, как бы уютно мне ни сиделось, дневные впечатления снова пробивают брешь в моём спокойствии. Я честно стараюсь не превращать рассказ в жалобы, но Сашка что-то такое всё равно улавливает.
– Ясно, – говорит он деловито. – Щас приеду. У тебя, кстати, какой размер ноги?
– Тридцать восьмой, а что?..
Но в трубке снова звучит короткое «ясно», а потом короткие гудки. Любопытство оказывается сильнее усталости, и я выбираюсь из-под пледа с намерением поставить для потенциального гостя чайник. И конфеты вроде бы ещё остались…
Однако Сашка к чаепитию не расположен.
– Собирайся, – заявляет он с порога. – Гошку лучше в рюкзак, а чай давай в термос… Есть у тебя термос? Иди, одевайся, я сам заварю.
Я только хлопаю глазами, глядя, как он по-хозяйски швыряет куртку на тумбочку, подхватывает выскочившего навстречу дракона и проходит на кухню, попутно рассуждая, что в любых дружеских отношениях должен быть элемент дружеской же поддержки, а если кто-то хандрит, его надо расшевелить и обеспечить позитивными эмоциями, поэтому мы сейчас поедем…
Куда-куда?!
– Соколов, – говорю, кое-как найдя дар речи, – ты всё-таки охренел. Какой ещё каток?
– Центральный, на площади, – поясняет этот маньяк. – Нет, ну была бы ты парнем, можно было бы потащить тебя в бар, но волочь в бар печальную даму… Короче, не то. А тут Виталька со своей девушкой собрался покататься, и меня за компанию позвал, а Лерка с нами не хочет, но коньки у неё как раз твоего размера…
… Нет, кажется, я совершенно не самостоятельная. Мало того что вот этот тип мною вертит как хочет, так ещё и со стоянием вообще у меня проблемы… Ой, мамочки!
Вцепляюсь в ограждение катка, перевожу дыхание. Уже почти стемнело, над площадью гремит музыка и моргают фонарики, радостные люди носятся туда-сюда, кто по одному, кто парами. Виталька со своей девушкой уже куда-то умчался – они оба на коньках держатся отлично, вроде даже в какую-то секцию ходят. А я на них могу только стоять, и то, кажется, недолго… И зачем только этот лёд такой скользкий!..
– Сашка, ты маньяк, – говорю, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Я на коньки вставала в последний раз в школе, с подружками, раз пять грохнулась и поклялась себе, что больше никогда. Как ты меня сюда затащил вообще?..
Он ухмыляется, отбирает у меня рюкзак с драконом и перевешивает его на себя.
– Да тут всё просто, вот смотри – ноги ставишь так…
Мимо проносится какой-то лихач, Сашка пошатывается, и я задерживаю дыхание – вот как грохнется сейчас, да прямо на Гошку… Но он всё-таки не падает.
– А ты точно сам умеешь? – интересуюсь подозрительно.
– Я?! – Сашка подбоченивается. – Да я на этом деле кошку съел! Давай, отцепляйся, не стоять же тут весь вечер!
Я смеюсь от неожиданности, теряю бдительность, и он оттесняет меня от ограды. Я охаю и вцепляюсь теперь уже в него.
– Почему кошку-то?
Он ухмыляется и пытается развести руками – получается не очень, потому что на правой руке вишу я, и мы едва удерживаем равновесие. Сашка перехватывает меня поудобнее, его рука бессовестно ложится на мою талию, но я даже не могу возразить, потому что так, кажется, и впрямь устойчивее.
– Собаку жалко. А вот Глафирку, заразу, давно пора не то в суп, не то на воротник!..
Дальше следуют жалобы про шерсть, требования корма в пять утра, наглую полосатую морду, спихивающую хозяина с подушки и пытающуюся умывать оного шершавым языком… Я хихикаю, потом хохочу и тоже что-то рассказываю про Гошкины повадки, а ехать действительно просто, особенно если меня крепко держать. Мы несёмся куда-то в вихре цветных пятен и редких снежинок, и мне вдруг становится хорошо-хорошо, и все проблемы остались за пределами ледяного квадрата, и я уже совсем не боюсь упасть…
А когда я всё-таки пытаюсь упасть, он меня ловит, прижимает к себе и…
Целует.
– Ватсон, – говорю я, когда течение времени восстанавливается и реальность приобретает более привычный вид, чем облако разноцветных искорок, – у нас тут суровый детектив, между прочим. А вы чересчур много себе позволяете.
Сашка тихо смеётся, обхватывает ладонями моё лицо, и я вцепляюсь в его запястья, потому что коленки дрожат.
– Отнюдь, – хрипло возражает он, и от самого звука его голоса по спине бегут мурашки. – Я позволяю себе куда меньше, чем мог бы и хотел.
А потом… Потом мы опять целуемся. И катаемся, и щёки горят от мороза, и мы пьём кофе со сливками и карамелью, и едим сладкую вату и пончики, и снова хохочем над какой-то ерундой, и Сашка покупает мне огромный разноцветный леденец на палочке, и это тоже почему-то ужасно смешно, а у Гошки вся морда в сахарной пудре, и он смешно облизывается, далеко вытягивая длиннющий язык, а потом мы едем домой, и пытаемся попрощаться у подъезда, и снова целуемся, и я вдруг понимаю, что чёрта с два он сейчас уйдёт, а я, кажется, и не против…
А потом у меня звонит телефон.
– Екатерина Павловна, – вкрадчиво говорит Князев, не утруждая себя приветствием, – а расскажите, пожалуйста, чем таким вы сегодня занимались, что мне сегодня три раза звонила Ильина, в смысле, мать её?
Вот уж действительно, мать её!..
Волшебство разбивается, как упавшая с ёлки стеклянная игрушка, я почти слышу звон
