Незримый враг - Екатерина Соболь
Из последних сил я подошел к столу, макнул перо в чернильницу и набросал на листе бумаги портрет Бена: кружочек, а на нем точки-глаза, обведенные маленькими кружочками. Надеюсь, они поймут, что это пенсне. Листок я бросил на пол, поближе к кипам бумаг под кроватью. Свои запасы прекрасной одежды я бы хотел передать бедным – Фарреллу она точно будет мала, – но не придумал, как нарисовать это пожелание, и рухнул на кровать.
Ну вот и всё. Пожалуй, я готов отдохнуть.
– Джон, – позвал тихий голос.
Я с трудом открыл глаза. В комнате никого не было.
– Джон.
Кажется, это из сада. Окно было распахнуто, за ним мягко шумели цветущие сливы. Белоснежные лепестки опадали, и некоторые ветром намело в комнату, как снег. Голос был незнакомый – видимо, кто-то из гостей решил позабавиться. Я снова закрыл глаза.
– Джон, – с укоризной повторил голос.
Он меня беспокоил: глухой, гулкий, как будто потусторонний. Я бессильно захрипел, но в конце концов любопытство пересилило, и я со стоном оторвал свое тело от матраса, опустил ничего не чувствующие ноги на пол и зашаркал к окну. Выглянул.
Действительно, прекрасный вечер. Близится закат, сливы восхитительны, хоть и расплываются перед глазами. Людей нет. Вот глупый розыгрыш, даже вставать не стоило! Глаза у меня закрывались, в легких сипело. Я прикинул расстояние до кровати и решил умереть прямо у окна, с видом на поразительную красоту природы. Уверен, Байрон меня одобрил бы.
– Иди ко мне, – сказал голос.
Да что ж такое! Я высунулся из окна подальше, и это было ошибкой: сила тяжести сделала свою работу, и я рухнул в сад. Ну зачем я встал с постели! Теперь мое тело найдут под окном среди помятой петрушки.
– Джон, иди ко мне, иди, – шептал все тот же голос.
И тогда я понял. Сама смерть зовет меня. Возможно, это бред угасающего рассудка, но голос был властным, и мне хотелось пойти навстречу ему.
Ну «пойти» – слишком сильное слово в моем состоянии. Я ухитрился приподняться на своем единственном работающем локте и тут же упал обратно. Какая же это невыносимо тяжелая работа – дышать!
Голос продолжал шептать что-то неразборчивое, а ветер осыпал меня лепестками цветущих слив. Я кое-как пополз, загребая землю то локтем, то головой, которую все равно не получалось оторвать от земли. В паре шагов от меня было что-то яркое, но на преодоление этого жалкого метра ушло столько сил, что я уже начал, не стесняясь, хрипеть, но сам себя не услышал. Все звуки отодвинулись, я больше не слышал ни волшебного голоса, ни доносящегося из дома веселья.
Пытаясь подтянуть свое тело еще немного вперед, я схватился за кустик мягких ярко-розовых цветов. Перед глазами все расплывалось, но даже сейчас я их узнал: маргаритки. Прямо как те, что росли на поле под Тилмароуном.
Я упал щекой на землю, недоверчиво моргая. Вокруг меня была целая поляна маргариток – свежих, ярких, словно они только что распустились. Я столько раз ходил по этому саду, тут маргариток вообще никогда не было! И все же вот они, ветер шевелит пушистые цветы и круглые листья. Один кустик, особенно пышный, был прямо передо мной. И он сиял.
На том поле цветы завяли, а здесь расцвели. «Роза царствует лишь летом, маргаритке вечно жить», – вспомнил я. Сиял и сам куст маргариток, и земля вокруг него. Этот теплый потусторонний свет мне уже довелось однажды видеть. Так же сиял танамор, когда я с его помощью вернул Молли. Я слепо потянулся к цветам. Вдохнуть смог, а выдохнуть уже не получилось.
Легкие перестали работать окончательно, в груди что-то сжалось и продолжало сжиматься. Я с хрипом скорчился на земле, слабо хватаясь за цветы. Пальцы натолкнулись на что-то холодное, гладкое. В глазах расплывалось, но все равно я различил – от прикосновения моих пальцев сияние вспыхнуло сильнее.
Танамор. Он сам нашел меня: лежал прямо под кустом маргариток, и это было прекрасно, как сон. Я из последних сил накрыл рукой облепленный землей трилистник из зеленого мрамора.
Мое тело дернулось, словно от электрического тока. Электричество – это и свет, и сила, и удар, как от молнии, и все это я ощутил в полной мере. Я взвыл, изо рта вылился раствор. Танамор жег мне ладонь, в груди ныло, зато зрение прояснилось, и я увидел, что на мои крики сбежались гости. Незнакомые люди окружили меня и потрясенно наблюдали, как я корчусь на земле. Я задыхался от боли, мне казалось, шею мне ломают снова, и вот на этот раз было…
Больно. Вот оно, идеальное слово. Мир обрушился на меня со всей своей яркостью, ослепил и оглушил, поломанная шея резко выпрямилась, будто кто-то за нее потянул, и я отчаянно, хрипло заорал.
Ко мне протолкнулась Молли и перевернула на спину. Я продолжал кашлять и плеваться раствором, глядя на ее взволнованное лицо, склоненное надо мной. Молли благоговейно подняла с земли три осколка зеленого мрамора, – я даже не понял, когда они выпали из моей руки. Они больше не сияли.
– Танамор… – выдохнула Молли, держа камни нежно, как птенца. – Он сам вас нашел! Сама Ирландия вас спасла за все, что вы для нее сделали!
Она победно вскинула кулак, глядя на гостей, гости в ответ потрясенно закивали. Держу пари, это была самая необычная помолвка, на какой им доводилось бывать.
Молли тронула мое плечо, и я застонал: позабыл, каким оглушительным может быть простое прикосновение, когда твоя кожа что-то чувствует.
– Знаю, знаю, мне тоже было плохо, когда я ожила. – Молли всхлипнула и погладила меня по плечу, вызвав несколько новых конвульсий. – Скоро станет лучше. Ох, мистер, я так рада!
Плохо помню, что было дальше, – гости таращились на меня, мне было ужасно плохо, холодно и жарко разом, в груди жгло. Молли со свойственной ей решимостью протащила меня через весь дом в мою комнату, уложила в постель и накрыла одеялом. Звуки праздника за стеной стали громче – ирландцам только дай повод отпраздновать, и на этот раз, похоже, они праздновали то, что я ожил.
– Как… это… возмо… мо… можно! – простонал я, с трудом ворочая языком: он стал таким чувствительным, что я ощущал каждый выступ каждого зуба, гладкость десен, скользких и прохладных от слюны.
– Ирландия – священная земля легенд и сказок, – прошептала Молли. – Если не здесь возможно спасение, то где на свете?
Она подпихнула мне под спину подушку,
