Обещанная медведю. Вернуть ведьму - Анна Григорьевна Владимирова

– Из еды у нас с тобой только шампанское, которое притащила Сюзанна, – простонала я.

Он внес меня на руках в дом и усадил на диван в гостиной.

Костюму пришел конец. Давид стянул с меня штаны, качая головой, отвел в ванную, настроил воду…

– Залезай со мной, – предложила я, но тут же осеклась. Между нами еще не ясно ничего. Он все еще был напряжен и насторожен.

– Ладно, – кивнул.

– Слушай, прости, тебе надо побыть одному, а я…

Но он уже снял рубашку и взялся за пуговицы брюк.

– Я не ушел не потому что к тебе пришла Сюзанна. Я видел, что тебе плохо… А потом уже она явилась. Залезай.

Я послушно опустилась в ванну, а он вышел, но вскоре вернулся с шампанским и бокалами:

– Предлагаю все отложить до завтра. А сегодня я хочу расслабиться и отпраздновать тебя.

В груди невыносимо заныло. Когда он залез ко мне, я обняла его за плечи:

– Я хочу все исправить. Дай мне шанс.

– Тебе нечего исправлять.

– Я виновата.

– Нет. Не ты. Тебя используют все, Слава. Мать, твоя русалка… я. Я использовал тебя. Только ты воспринимаешь мир, как в детстве: делишь на черное и белое. Меня пишешь в хорошие, мать – в плохие. Но все не так, Слава. У всех свои слабости, темные и светлые стороны. У всех есть основания вести себя так и не иначе. Простить можно любого, если это важно для тебя. Даже твою мать.

– Хочешь, чтобы я ее простила?

Он помолчал, прежде чем ответить:

– Мне важно, чтобы у тебя было все, как хочешь ты. А ты не хочешь бояться ее. Ты хочешь перестать чувствовать к ней ненависть. А это возможно, только если попытаешься ее понять.

Я задумчиво уперлась подбородком в его плечо и прикрыла глаза. А потом в солнечном сплетении что-то натянулось и лопнуло, пуская волну жара по телу. Давид снял «ошейник». В кончиках пальцев закололо и ударило в голову, будто я уже глотнула алкоголя. Легкие показались бездонными, а я сама себе пьяной…

Его слова отрезвили в один удар сердца:

– Прости меня…

– Я постараюсь. Но у меня нет твоего понимания и мудрости, Горький.

– Постарайся, – улыбнулся он.

Мы выпили шампанского. Оно оказалось весьма недурным и быстро облегчающим мысли. Давид зажег камин, уложил меня в одеяло на диване и принялся колдовать над побитыми коленями и ссадинами на пальцах. Хотя я бы оставила эти мои заслуги на месте. Потому что было чертовски сложно помнить про обещание никуда не бежать и не пытаться все исправить самостоятельно. Мы лежали в одеяле, смотрели на огонь, пили шампанское и болтали о детстве. Становилось понятно, что Давид очень тяжело переживал смерть матери. Сильней, чем могло показаться. С братом они особенно близки не были, а когда мать заболела, отдалился и от нее. Железобетонный оборотень-ведьмак оказался не таким уж и твердым. Сердцевина его кровоточила.

– А как понял, что ты ведьмак? Никогда не слышала, чтобы оборотень был с даром.

Давид вздохнул мне в макушку:

– Когда дрались с братом. Мне было, кажется, лет пять, ему – восемь. И я зарядил ему промеж глаз огнем.

– Ничего себе.

– Да-а… – протянул он, улыбаясь.

– Представляю… А что было дальше?

– Шок. Отец был в ужасе. Мать тогда одна поддержала, отправила на учебу в Москву, – вот, значит, как он стал изгоем, – жил в приюте в Подмосковье. Веселое было время…

– Правда?

– Нет. Меня боялись. – И это тоже можно понять. – Поэтому никто практически не знает. Но ты узнала…

– Не я. Мать. Достала где-то на тебя досье.

– У Роварского, скорее всего.

Он потянулся к бокалу, но тут в двери раздался стук.

– Слав! – послышался голос Ромы. – Это мы с Дарьяром. Он говорит, что мы вас ни от чего не отрываем. – На это мы с Давидом переглянулись, и я прыснула смехом. – Мы еды принесли!

– Вас голышом встречать или подождете? – громко вопросил Давид, поднялся и направился на поиски брюк.

Я кое-как доползла до второго этажа, нашла Ромкин спортивный костюм и дала отмашку Давиду открывать. Все же еда была как нельзя кстати.

– Мы просто подумали, что вы тут голодные. – Ромка проскользнула под мышкой своего дяди так виртуозно, что я заподозрила ее в русалочьих генах. – Рустэм Рутгерович сказал, что вы не ели ничего на вечере.

– Я пригнал твою тачку. – Дарьяр отдал Давиду ключи.

– Ничего себе, – улыбнулся он. – Спасибо большое. А мы тут празднуем. Присоединяйтесь.

– Ой, круто!

Рома протянула ему увесистый пакет, Дарьяр прошел еще с двумя в кухню, а я проследила за ними взглядом и пьяно улыбнулась. В груди не просто нагрелось, а будто потекло и закапало горячей влагой, отогревая вековые льды. Как же хорошо стало! Со всеми ними.

– Я немного пьяная, – призналась, вплывая в кухню.

– Иди садись к камину, – скомандовал Давид, – мы без тебя справимся.

Я так и не стянула улыбку. Когда все собрались в гостиной, уперлась взглядом в Ромку на коленях у Дарьяра. Как они классно смотрелись вдвоем! Ромкин медведь то и дело укладывал лапу на ее еще плоский живот, уже даже не замечая этого жеста. А я смотрела будто какое-то старое наивное кино, от которого остается легкое светлое послевкусие. Как от шампанского.

– Поешь, пожалуйста, – шепнул мне Давид на ухо, а я прикрыла глаза, улыбаясь еще шире.

Его напряжения больше не чувствовалось. Он все так же прижимал к себе, скользил рассеяно губами по виску, а когда говорил о чем-то с Дарьяром, я ловила себя на давно забытом ощущении спокойствия. Как в детстве, когда лежала на маминой груди, засыпая под ее голос. Наверное, я задремала, и мне приснилось воспоминание.

Мы сидели у кого-то в гостях. Было поздно. Я устала, но мы продолжали сидеть, и я залезла к маме на руки, положила голову на грудь. Ее голос убаюкивал. Я засыпала, сидя на ней и обняв ее доверчиво. А потом вдруг почувствовала, как провели теплой ладонью по волосам. Она никогда меня не гладила. А тут вдруг…

Только в висок поцеловали, и я открыла глаза.

Давид.

– …наши засекли, но ты говорил не трогать русалку, когда ты в поселке.

– Да, все правильно, – усмехнулся Горький и снова погладил меня по волосам.

– Жалко просто, вода-то холодная уже, – возражал Дарьяр.

– Ну, может, в следующий раз приедет цивилизованно. По звонку и договоренности. Хотя я сомневаюсь.

Я вздохнула глубже, приоткрывая глаза. Пожалуй, эта картина мне нравится больше. Тут меня никто не предавал. Ромка улыбнулась мне, салютуя чаем:

– Хочешь?