Обещанная медведю. Вернуть ведьму - Анна Григорьевна Владимирова
Мы оба запомним этот вечер.
А ведь еще утром никто из нас, откровенно говоря, и не думал, сколько открытий принесет день и вечер. Но желание остаться наедине и вернуться в тишину леса никуда не делось. Играть светские роли оказалось утомительно, и я, улучив момент, утащил Славу на верхнюю террасу, предназначенную только для нас. Утомительная обстановка загнала ведьму мне в руки, когда вышли побыть немного вдвоем и перевести дух. Она без слов залезла ко мне на колени, а я прижал ее к себе.
Заплетенная плотной зеленью, терраса оставляла место красивому виду на ночной город. А журчание небольшого фонтана в центре остужало раскаленные нервы.
Мы долго сидели молча, оглушенные произошедшим. Это могло показаться передышкой… Просто шум города внизу, просто ее дыхание в шею. Пока она не озвучила простую просьбу:
– Дай покурить…
– Может, стоит перестать курить?
Не стоило говорить…
– Хочешь детей, Горький? – жестко вопросила она, криво усмехаясь.
Пространство между нами вмиг выстудило, а звуки простой жизни будто поставили на паузу.
– Хочу. – Снова пришло время ступать по ее минному полю. Только, показалось, что все его закоулки вдруг стали мне понятны. – Слава, ты была беременна?
Ведьма почти осязаемо покрылась коркой льда, задрожала, едва ли на самом деле не обращаясь в испуганную птицу, и забилась в моих руках. Только я не выпустил. Пережидал ее агонию, вжимая в себя и успокаивая, но так было даже легче самому. Потому что стало невыносимо больно. И только то, что это когда-то сломало мою ведьму, удержало меня от непоправимого. Зверь задергался внутри и едва не заревел…
«Я обязательно дам тебе голос, но позже», – пообещал. Глотку сжало тисками, по рукам прошлась противная слабость…
Она была беременна.
Моим медвежонком…
И не дала ему шанса на жизнь.
Но она не виновата.
Не ее вина.
Моя потерянная девочка прошла через ад…
Хватит с нее. С нас хватит.
– Тише, – еле смог выдавить я слова и не выпустить отчаянный рев из груди. Все потом. – Слава, тише…
Она, перестав бороться, зашлась плачем. Горьким, отчаянным, почти звериным воем.
– Отпусти…
– Нет, ведьма. Никуда я тебя не отпущу.
Захотелось ее до дрожи. Только пришлось мысленно бить себе по морде, потому что зверь подначивал загнуть и наказать, оставляя на коже рваные раны. Как в первый раз. Но я только запустил пальцы ей в волосы и притянул ее лицо к своему, заглядывая в глаза:
– Это та непосильная ноша, которая тянет тебя на дно?
Она только всхлипнула, накрывая мои ладони своими. Снова закрывалась, ушла в себя… Она и вправду думала, что я не прощу. А я прощу?
Конечно.
Она не была моей. Ничего мне не обещала. Как и я. Я ведь надеялся, что она отболит. Что одержимость ею пройдет, как болезнь. Что же о ней говорить?
Да, сложно… Но не невозможно. Нам просто нужно время.
Я потянулся к мобильному и заметил, как дрожат руки. Пожалуй, за руль лучше не садиться.
– Ру, мы поедем домой.
– Что случилось? – встревожился он.
– Ничего. Ничего непоправимого. Нам просто очень нужно уехать.
– Ладно. Машина у ворот…
– А можно ее с черного хода подать?
– Хорошо.
– Я позже тебе позвоню.
Я поднял Славу на руки и понес с террасы.
* * *
Я боялась шевелиться в его руках. Казалось, что он сорвется в любую секунду. Чувствовала искрившее между нами напряжение. Его частое дыхание билось мне в висок, давая понять – ничего еще не решено. Он еще бьется со зверюгой внутри, которая не собирается смиряться. Вспоминались Ромкины слова, что скорее убьют, чем смирятся с потерей своего ребенка. Но мне больше некуда идти. Да, жить хотелось. Но хотелось жить с ним.
Я бездумно пялилась в окно, стараясь дышать через раз. Давид молчал, прижимая меня к себе. В салоне лимузина было очень тихо, и это не давало шанса сбежать хотя бы мысленно в жизнь за окном.
– Как это случилось? – вдруг тихо спросил он.
Я с трудом разомкнула губы:
– Что именно?
– Все.
– Когда презерватив порвался, наверное…
– Ты не выпила таблетку?
– Выпила. Но она не помогла.
– А дальше?
А дальше я могла попытаться спасти свою шкуру и соврать, что во всем виновата мать.
– Когда узнала, пошла на аборт, – выдавила я.
Но он не поверил.
– Почему ты попала в клинику?
– Потому что это меня сломало. Ты и твой ребенок должны были жить, Давид. Это было единственное светлое в моей жизни. Вы появились… А я вас убила.
Я говорила шепотом, хоть в салоне и не было никого, кто мог бы услышать. Руки Горького стали жестче – я качественно выпрашивала себе казнь и заставляла его меня ненавидеть, забывая об обещании. Но он снова вывернется наизнанку. Это же Давид. Он просто не может не разорваться на части, пытаясь спасти всех.
– Не говори пока больше про ребенка, – глухо приказал он.
Дошел до точки кипения. Значит, не справляется. А мне вдруг стало все равно. Я обняла его за плечо, и он застыл под моими пальцами, глядя вперед не мигая.
– Я не убью тебя, ничего тебе не сделаю, не старайся…
И стало дико стыдно. Он снова понял все.
– Я не стараюсь. Я боюсь.
– Тогда не бойся.
Но Давид не знает, что убить он меня сможет не только если перегрызет горло. Если он не сможет простить или уйдет – мне не будет жизни. Но пока об этом рано. Пока мы просто плавно скользили через пространство подальше от толпы зализывать раны. Вместе. Пока что вместе.
Поездка показалась длинною в день, и когда машина остановилась на пропускном пункте деревни Дарьяра, показалось, что праздник был где-то в прошлой жизни. А сейчас мы с Давидом уже прожили эту жизнь. Не лучшим образом, наполнив ее ошибками и разочарованиями.
Лимузин не пролез по тесным извилистым улочками поселка, и мы вышли недалеко от дома. Давид взял меня за руку, но отстраненно, на автомате. Я чувствовала, что хочет уйти. Идет впереди, ведет меня за собой, но то и дело ускоряет шаг. Когда мы вошли во двор, Давид остался на ступенях. Я обернулась на веранде, вопросительно глядя на него.
– Мне нужно…
– Не надо объяснять, – перебила я. – Иди. Я буду здесь.
Он удостоил меня долгого испытывающего взгляда.
– Я приведу себя в порядок и вернусь, – улыбнулся грустно. – Думаю, недолго.
– Я знаю, – кивнула.
Он развернулся
