Времени нет - Рустем Халил
Вчера Мостовой помог Эдему, когда тот ломился в тюремный двор сквозь живые стены, не зная, что не успеет остановить трагедию. Сегодня он укрепил приятное впечатление о себе, честно объяснив причину своей заинтересованности делом Фростова.
«К счастью для украинской культуры, наши сферы деятельности не причастны, но, пожалуй, вам известно, что я до сих пор хожу с приставкой и.о. о.», — начал он.
Этого мог не знать Крепкий, но это было известно Эдему. Мостовой прошел очень сложный этап отбора и выиграл публичный конкурс на должность главы Антикоррупционной прокуратуры, но президент не торопился утверждать человека, с которым будет сложно договориться.
«Не знаю, сколько мне еще удастся удержаться в своем шатком кресле, — людей, которым я неудобен, становится все больше. И я собираюсь сделать максимум, что смогу. Возможно, дело Фростова — пример страшной несправедливости, и я хотел бы успеть довести его до суда», — вот что сказал Мостовой.
И теперь он скрипел по полу, а Эдем думал о том, что по странной иронии судьбы дело Фростова может оказаться для прокурора тем же, чем было и для адвоката: последней попыткой восстановить равновесие в этом мире.
«После вашего заявления мы связались с адвокатом Фростовым. Я правильно понимаю, что он предоставил вам всю документацию для пресс-конференции? — Мостовой соврал, и от его внимания не скрылась мимика Эдема, который знал, что связаться с ним было невозможно. — Когда вы разговаривали с ним в последний раз?»
Теперь лгать пришлось Эдему — о том, что адвокат пришел к Крепному с копиями документов вчера вечером и убедил выступить с обличительной речью, а после этого от него ни пары из уст.
"И вам не захотелось рассказать ему, как все произошло?"
Хотелось, но Крепкий потерял его номер. А почему, собственно, не расспросить об этом самого адвоката?
Он сегодня не появился на работе, телефон выключен. Адрес, по которому он арендовал жилье, пытаемся выяснить».
Скрип-скрип-скрип. Эдем стал сомневаться, что сделал правильный выбор между прокуратурой и киевской лепешкой.
«У меня нет к вам претензий. Вы мне глубоко симпатичны. Вы для многих — образец того, как жить и добиваться успеха с достоинством. Если бы с моей должности провожали с оркестром, не сомневайтесь, я точно поручил бы им сыграть вашу «Фиалку». Вы решили идти в политику? Нет? Но для чего вам тогда все это понадобилось? Музыканты рассказывают на пресс-конференциях о предстоящем концерте, а не о чужих уголовных делах».
Когда прокурор назвал песню, Эдем наконец-то все вспомнил. Тайна Крепкого, которую тот тщательно затирал резинкой в блокноте своей памяти, проступило как пятно крови под люминесцентной лампой. Теперь стало понятно, почему парень в бейсболке встречал его у лифта после пресс-конференции, почему продюсер пытался уберечь его от участия в телепроекте со старым составом «Времени нет». Истина разорвалась рядом, как шумовая граната. Крепкий не был святым, и его грех был одним из наиболее осуждаемых в мире творчества.
— Спасибо, что нашли для нас время, — Мостовой наконец-то понял, что из музыканта уже ничего не вытащить, вернулся к столу и стал выписывать ему пропуск.
— Предлагаю мужское соглашение, — вдруг сказал Эдем. — Я рассказываю вам все, что знаю о деле Фростова — к нюансам, которые объективно не мог отразить в бумагах, которые я передал журналистам. А вы не спрашиваете, зачем я так тщательно изучил это дело, и больше меня не трогаете.
— Если не найду доказательств вашей причастности к этому делу, — заметил Мостовой.
— По рукам, — только произнеся это, Эдем осознал: если бы Мостовой потерял на войне правую руку, а не левую, это предложение было бы крайне неуместным.
В знак доверия Мостовой заранее передал Эдему выписанный ему пробел.
2.10
— Не таким я представлял этот день, — качал головой Эдем.
Они с продюсером Паштетом поднимались по лестнице Олимпийского. За ними спешил директор стадиона: белобородый старичок в жилетке, с аккуратной прической, которому для полноты портрета не хватало карманных часов на цепочке или стетоскопа на шее. Директор жаловался на хулиганов, которые по ночам пробираются на стадион, прыгая с деревьев у забора, и его слушали рассеянно. Паштет вызвонил Эдему после прокуратуры и десять минут назад подобрал его в толпе поклонников Богдана Хмельницкого. В субботу на этом стадионе в «Времени нет» был запланирован концерт, но сейчас они пришли сюда не потому.
— А каким же? — возмутился Паштет. — Я подобрал тебя в очереди за лепешкой! Пожалуй, я успел сделать в жизни что-то хорошее, собаку через дорогу перевел или бабушку накормил, раз небеса помогли мне добраться до тебя раньше, чем ты успел попасть в объективы телефонов с сосиской за щекой. Это прямо какой-то дилетантский пиар прошлого века, когда слова "пиар" еще не знали. Что с тобой сегодня?
— Я решил для себя кое-что важное, — ответил Эдем.
Он хотел выяснить, известна ли Паштету настоящая история о «Фиалке», но память тут же усердно подсказала: конечно, он знает.
— Напомни, что мы здесь делаем? — поинтересовался он вместо этого.
Паштет оглянулся на старика, который пас задних.
— Мне позвонили влиятельные люди. Нам кое-что намекнули. Мы получили проверить намек.
Они остановились и подождали запыхавшегося директора. Выбравшись наверх, тот по-своему облокотился на плечо Эдема и несколько секунд тяжело дышал.
— Простите, — директор убрал руку. — Я столько лет уже слушаю ваши песни, которые воспринимаю вас как друга, и забыл, что это дружба в одну сторону. Невозможно представить: каково это, когда тебя знают в каждом доме.
— Не так
