Час в копилке - Фёдор Михайлович Шилов
Скажет и пойдёт. А у мамы потом всё из рук целый день валится, и абсцесс на ягодице у какого-нибудь пациента ровно в эту смену появится.
— Я ж говорил — косорукая, — выскажется Султанов. А мама точно знает, что этого пациента ни разу не колола…
Издевался над ней Султанов знатно, несколько раз доводил до слёз да так, что мама ещё и дома, вспоминая его высказывания, заходилась в рыданиях.
Мне в маминой больнице доводилось бывать редко. Один раз я попросился сам. Мне тогда было лет восемь или девять. Мама согласилась меня взять на целые сутки, хотя бабушка была против этой затеи. Но я уговорил!
Помню, студенты катали меня по коридору в приёмнике на железной дребезжащей каталке. И надо мной проносились длинные лампы, сливающиеся в две параллельные жёлтые полосы, будто рельсы из мутноватого света, кое-где переходящие в пунктирную линию из-за отрывистого мерцания какой-нибудь одной строптивой секции.
Тогда я даже заночевал в пустой палате. Из окон был виден широкий проспект с движущимися по нему автомобилями, трамвайные пути и круглая башня студенческого общежития, выглядящая будто советская игрушка, где надо было в ряд выставлять разноцветные шарики. Полуночники-студенты долго не гасили свет. Я сидел у окна и смотрел, как меняется положение освещённых окон, как скользят по занавескам чьи-то тени, как выходят на балконы молодые ребята и вместе курят, обмениваются тетрадями или перелезают друг к другу через железные перила…
Другое памятное посещение было позже. Лет в тринадцать. Я тогда сломал руку, и мама привела меня на контрольный рентген к себе на работу, чтобы не стоять очередь в поликлинике. Тогда-то и случилась та самая история с доктором Султановым, которую в моей семье принято было считать едва ли не рождественской сказкой.
В назначенное время мама встретила меня в холле больницы Ореста Крестовского. Мы поднялись на лифте до третьего этажа, миновали длинный коридор. Я задрал голову и снова засмотрелся на лампы. Мне почему-то очень нравились эти длинные колбы, заполненные светом, будто джедайские мечи.
Из дверей рентген-кабинета вышел невысокий лысоватый дядечка лет пятидесяти или чуть старше в зелёной хирургической пижаме. За ним в дверном проёме высился огромный широкоплечий мужчина в белом халате, изрядно тесном, едва ли не рвущемся на рукавах под воздействием крепких мускулов и доходившем врачу только до середины бёдер. Под халатом видны были чёрные джинсы с металлическими цепочками и футболка с изображением рентгеновского снимка грудной клетки.
Я тогда мысленно хихикнул, что до таких размеров его разнесло от постоянного контакта с радиацией.
— Заходи ещё, Олежа, — зычно проревел великан в спину низкорослику. Мама в этот момент пискнула:
— Здрасьте, Олег Николаевич.
И следом сразу же — рентгенологу:
— Здрасьте, Валерий Владимирович, вот, сына привела, как договаривались.
Я кивнул и помахал рукой, всем видом изображая, что фоткать-то уже и нечего, но я готов, раз мама волнуется, да вдобавок разрешила прогулять пару уроков, чтобы «ещё раз убедиться, что всё в порядке»…
— Неужели это тот самый знаменитый доктор Султанов? — спросил я. Подростковая дерзость во мне расцветала тогда во всю мощь, поэтому я и не подумал понизить голос.
Низкорослый врач, ушедший едва ли на десяток шагов, обернулся, посмотрел на меня иронично-заинтересованным взглядом и осведомился:
— И чем же я, по-вашему, знаменит, молодой человек?
Мама тут же извинилась перед Султановым за мою бестактность, а я смотрел прямо в серые глаза, и между нами с Олегом Николаевичем происходила какая-то странная реакция. Он будто шарил внутри меня своими хирургическими инструментами, пытаясь найти истинную причину моего вопроса, а я погружался к нему в голову, переставляя там всё на свой лад. Он медленно возвращался к рентген-кабинету, влекомый моим пристальным взглядом. Я вспоминал все мамины рассказы, рыдания, переживания из-за совместных непростых смен с этим лысеющим пугалом и мысленно проговаривал: я сейчас же от тебя избавлюсь, немедленно уничтожу…
Султанов посерел и схватился за сердце.
— Олежа, что с тобой? — громадный рентгенолог поспешил к приятелю.
Я вздрогнул. Ход моих мыслей оборвался, и я пробормотал:
— Вся больница только и мечтает, чтобы вы уволились…
— Ты что, сынок? Что ты такое говоришь? Извинись немедленно! — причитала мама.
— Прям вся-вся больница? — Султанов убрал руку от сердца, выпрямился и смотрел на меня прежним иронично-изучающим взглядом. — Тогда это и правда успех.
— Ха, вот это у мальца яйца железные, — заржал рентгенолог.
А я снова примагнитился к взгляду Султанова и раздельно произнёс:
— Чем скорее, тем лучше. Иначе…
Рука хирурга дёрнулась к сердцу, страх поколебался в его глазах, словно рябь на воде, а потом сменился непониманием и досадой, будто Султанова обыграли в игру, в которой он был докой. И вдруг он воскликнул, поглядев на исполина-друга:
— Валер, тьфу ты, я ж у тебя заявление на столе оставил…
— Об отпуске? Ты ж только гулял…
— Об уходе, Валер, об уходе. Мы ж с тобой за это кофейку с утра выпили. Принеси, будь другом.
Рентгенолог некоторое время недоуменно смотрел на Султанова, но тот только мелко кивал: мол, пришла пора, мне не отвертеться.
— Я схожу, мне не сложно, — пожал могучими плечами Валерий Владимирович, — но только никакого заявления при тебе не было.
Он скрылся в кабинете.
— В жёлтой пластиковой папке с кнопкой, — подсказал Султанов.
— Есть такая, — и не доверяя, Валерий достал из папки лист с заглавием «заявление». — Так ты что, правда?.. Может ещё передумаешь?
— Может, передумаю? А, молодой человек? — спросил он, но в глаза мне смотреть побоялся.
Я медленно и решительно покачал головой.
В тот же день его заявление подписали.
Пока я не достиг совершеннолетия, никто не рассказывал мне о моих способностях, а случай с Олегом Николаевичем вспоминали на семейных застольях как счастливое стечение обстоятельств, за которое меня, впрочем, многие годы подряд благодарили. И только в день, когда мне исполнилось восемнадцать, бабушка рассказала всё, как есть. И про то, что я способен исполнять желания — может, пять минут в месяц, а может, и когда вздумается. И про их с мамой безуспешные попытки нагадать для Султанова увольнение. И про моё удачное завершение запущенного ими процесса.
Многое в тот день встало на свои места. Меня особо не стеснялись, позволяя слушать взрослые разговоры, но некоторые реплики старших казались загадочными.
Когда мама в сердцах восклицала:
— Пусть бы его уволили нафиг…
Бабушка тут же причитала:
— Не желай такого. Вдруг — время?..
И замолкала, покосившись на меня.
— А я желаю, — распалялась мама, — желаю! Только всё без
