У порога - Юрий Витальевич Яньшин
— Скажите, кто-нибудь из ваших сотрудников уже побывал там? — задал он вопрос Николаевой, продолжая лукаво улыбаться.
— Из людей — нет, — тут же ответила она, кажется, догадываясь, что собирался затеивать этот великовозрастный мальчишка, — но лабораторные мыши…, — не успела она договорить.
— В таком случае, я буду первым, — подмигнул он публике и, пригнувшись (рост у жандарма был под два метра) юркнул внутрь портала.
Никто ничего не успел сказать, а тем более что-то предпринять, дабы уберечь сорвиголову от опрометчивого ребяческого, как ни крути, поступка. Только сама Николаева смогла выдавить из себя неопределенное междометие, очень смахивающее на ненормативную лексику (всё-таки годы, проведенные на поселении дали о себе знать). Остальные, включая бравых генералов, не смогли сделать и этого, пребывая в состоянии полнейшего паралича. Единственное на что они сейчас были способны, так это разинув рты наблюдать, как их окончательно распоясавшийся коллега позволяет себе резвиться на природе, как ребенок, выпущенный ненадолго погулять строгими родителями. Он бегал по поляне, высоко вскидывая ноги, как жеребчик, вздымая брызги прошлогодней грязи и подтаявшего снега, нелепо размахивал руками и что-то, видимо кричал восторженное, но экран портала плохо пропускал звуки, поэтому прибалдевшие зрители могли слышать только обрывки радостных воплей своего товарища. Зрелище было непривычным даже не потому, что до сих пор никто из смертных не пересекал грань между мирами, а потому, что в этом действе принимал участие не кто-нибудь, а сам глава политического сыска. Никто не ожидал, что в человеке, перешагнувшем порог полувекового возраста, отягощённом погонами генерал-полковника, вдруг взыграет юность в пятой точке. Первым пришел в себя, как это и положено общепризнанному лидеру, Афанасьев, вскочивший с кресла и заоравший во всю глотку, потрясая кулаками в воздухе:
— А ну, немедленно назад, паршивец эдакий! Я кому сказал, мать твою?!
Тучков не мог не услышать грозного диктаторского рыка, поэтому замер на миг, после чего нахально помахал рукой, и, не обращая больше внимания на вопли Верховного зачем-то нагнулся к самой земле, что-то выискивая на ней у себя под ногами. Когда он, наконец, разогнулся, то все увидели у него в руке скромный букетик подснежников. После чего он, как ни в чём не бывало, подошел к порталу, и прежде чем шагнуть домой, оглянулся назад, с явным сожалением, сквозившим на лице. Осторожно пригнувшись и переступая невидимый порог, он очутился по эту сторону действительности, принеся с собой запах свежести и дикого леса. Не успел он сделать и пары шагов, оставляя за собой на бетонном полу мокрые и грязные следы от своего потустороннего пребывания, как к нему ринулись со всех сторон сотрудники НПО и гости, будто это был не Председатель зловещего КГБ, а, по меньшей мере — Юрий Гагарин. Ему хотели было устроить традиционное подбрасывание кверху на руках, как первопроходцу в иные миры, но он невероятным ужом, не выпуская из рук букета, вывернулся от вцепившихся в него со всех сторон людей и подошел к Николаевой. Все невольно расступились, образуя пустое пространство вокруг них.
— Дорогая Валентина Игнатьевна! — торжественным голосом и уже на полном серьезе обратился он к пожилой женщине. — Позвольте мне от себя лично и от всех людей, что пока даже не догадываются о вашем существовании, преподнести вам этот скромный букет в знак признательности за подаренный человечеству Новый Мир.
Произнеся эти слова, он привстал на одно колено и протянул растерявшейся и засмущавшейся женщине первые весенние цветы некогда недостижимого, а теперь такого близкого Нового Мира.
Она приняла букетик из его рук и окунула в них свое лицо, наслаждаясь запахом весны и надежды.
— Разрешите мне припасть губами к рукам, подарившим всем нам Светлое Будущее и второй шанс на исправление прежних ошибок! — не вставая с колен, выразил он общие мысли, витавшие в головах у большинства из присутствующих.
Никак не ожидавшая такого развития событий виновница торжества робко протянула ему для поцелуя свою сморщенную старческую, слегка дрожащую руку. Он с чувством прикоснулся к её потемневшей и сухонькой, как куриная лапка руке. Поддаваясь всеобщему душевному порыву, люди начали дружно хлопать в ладоши. А обделенная доселе мужским вниманием пожилая женщина, уткнув лицо в скромное подношение, то и дело повторяла:
— Ну, гусар, Палыч! Ну и гусар!
Никто не остался в стороне. Люди выражали свой восторг по поводу случившегося научного прорыва, оставившего позади себя все прежние достижения человечества, такие, как овладение атомом и выходом в космос из тесной колыбели человечества. А еще была гордость за себя, за страну, за всех людей, населяющих пространство одной седьмой суши, за всех тех, кто своим существованием приближал этот долгожданный миг и за тех, кто так и не дожил до новой эры человечества. Людской радости, казалось, не будет предела. Дай им волю, и они бы продолжали восхищаться и хлопать в ладоши до самого утра.
Глава 73
I.
Впрочем, даже среди этого всеобщего единодушия нашлись персоны, не разделявшие этих восторгов. Первым был Дмитрий Аркадьевич, уязвленный до глубины души тем, что коллега по цеху, в отличие от него самого, смог преодолеть в себе внутренний страх перед неизвестностью. Он всерьез опасался того, что после этого у кого-то могут возникнуть сомнения относительно его личной храбрости. Барышев, по своему был человеком не из трусливого десятка, но в то же время слыл личностью умевшей сохранять голову холодной при любых обстоятельствах. Поэтому таких авантюрных поступков, как сейчас совершил Тучков, от него ожидать не следовало. Но руководитель СВР — человек амбициозный и обидчивый откровенно боялся, что его осторожность создаст ложные впечатления о его личном бесстрашии. Не сказать, чтобы он затаил обиду на Николая, все-таки он не был мелочным по натуре, но и притворяться, будто ничего не произошло, посчитал для себя неприемлемым. Он, конечно, был в числе тех, кто искренне приветствовал благополучное возвращение своего соратника и с должным чувством пожал его крепкую ладонь, но в то же время, никак не мог изобразить на своем лице восторг, оставаясь серьезным и сосредоточенным. Вторым человеком, сохранившим хмурость лица, был, естественно, сам Афанасьев, не привыкший к тому, чтобы кто-то игнорировал выраженное им недовольство. Он тоже слыл человеком никогда не совершающим необдуманных поступков. Но, в отличие от главнелегала, заботящегося о чести мундира, опасался, прежде всего, за безопасность целого мира, врученного ему в управление. Ведь никому было неизвестно, какую заразу из неизведанного мира мог принести Тучков на подошвах своих ботинок. И хотя сама Николаева
