Хроники Птицелова - Марина Клейн
Поначалу девочка никак не отреагировала на венгерскую речь. Сидя в своей обычной позе – прислонившись к стене и поджав колени к груди, – она просто смотрела прямо перед собой и время от времени грызла ногти. Где-то через полчаса я заметил, что она перевела взгляд на меня. Когда я отвлекся в следующий раз, то вздрогнул от неожиданности: Лилии не оказалось на месте, она переместилась на пол рядом с моей кушеткой и внимательно слушала.
– Если хочешь, я почитаю тебе на русском, – предложил я.
– Нет, давай на этом. Только рассказывай, что происходит.
Я прочитал пару абзацев на венгерском, потом перевел на русский. Снова прочел на венгерском и снова перевел. Так я действовал несколько часов, пока за Лилией не пришла Медсестра-Птицелов, и за все это время девочка не сомкнула глаз и ни разу не отвлеклась.
– Почитаешь завтра? – спросила она перед уходом.
– Почитаю.
Мне понравилось ей читать. Она была первым живым человеком, которому я читал, так сказать, в полную силу, и это оказалось совсем не страшно, а очень даже приятно. Я решил, что, когда ты вернешься, я обязательно почитаю и тебе тоже.
Так я каждый день стал читать Лилии, и ей это не надоедало. Более того, она постепенно оживала, и уже не казалось, что ее жизнь оборвалась вместе с поиском ключей. Медсестра-Птицелов была очень удивлена такому повороту, но, вне всякого сомнения, довольна.
– Где ее родители? – спросил я как-то раз. – Они умерли?
– Нет, – ответила Медсестра-Птицелов. – Ее мать была больна и не могла о ней заботиться, а теперь еще и пропала без вести. Отец бросил их обеих. Лилия почти с самого рождения живет со мной и моим мужем.
Да уж, подумал я, страшный набор для ребенка – и ключи, и все прелести разбитой семьи, и авария.
В тот вечер я читал Лилии гораздо дольше обычного. Она всегда была молчаливой, а тут удивила меня несколькими вопросами: что я думаю о Герге, существует ли Эгерская крепость на самом деле и кто и зачем придумал венгерский язык (последний вопрос я счел особенно замечательным, хотя и не смог ответить на него ничего толкового). Так мы немного поговорили, к обоюдному удовольствию. Медсестра-Птицелов терпеливо ждала, когда мы закончим, и, читая газету, краем уха прислушивалась к нашей беседе.
Когда они ушли, мне пришлось встать, чтобы попить воды, – я слишком долго читал, потом говорил, и у меня так пересохло в горле, что до утра я бы не дожил. Да и сколько можно лежать, тем более что Медсестра-Птицелов уже второй день подряд была очень довольна моим состоянием и делала обнадеживающие прогнозы.
Я встал и нашел, что чувствую себя вполне неплохо. Да, при движении появлялась боль, но не особенно сильная. Во всяком случае, я смог не только налить себе воды, но и неспешно выпить ее, стоя на своих двоих.
А потом я поставил стакан и увидел твое фото в газете, оставленной Медсестрой-Птицеловом.
Постояв еще с минуту и убедившись, что мне это не снится и на фотографии действительно ты, я взял газету и стал читать – медленно, вдумчиво, но не желая осознавать написанное и уж тем более верить в него.
Суть статьи была в следующем. Некая девушка прилетела в Новую Зеландию и отправилась на прогулку в парк Кахуранги, где уже давно окопалась какая-то секта, за главарем которой тянулся длинный шлейф преступлений, в основном похищений и изнасилований. Кто, когда и за сколько позволил ему обосноваться в национальном парке вместе со своей «семьей», для автора статьи осталось загадкой, запрос на ответ он отправил прямиком правительству. Всплыла эта грязная история по той причине, что самого главаря обнаружили в одной из пещер жестоко убитым – буквально разорванным на части, притом что многих частей тела недоставало. Членов секты и посетителей парка допросили с пристрастием и выяснили тревожный факт: как минимум одна туристка пропала – именно она была на фотографии, – а в пещере, где обнаружили труп главаря, лежало ее пальто. Учитывая послужной список главаря, нетрудно было сложить два и два. В конце журналист делал вывод, что кто-то из членов секты не выдержал и убил главаря, но не уточнял, предъявлены ли кому-нибудь обвинения и был ли убит кто-нибудь еще, кроме несчастной туристки.
Интересно, что твоего имени указано не было, равно как и национальности, и даже просьбы опознать. Видимо, статья попала в газету исключительно с целью рассказать жуткую историю о секте.
Я снова посмотрел на твою фотографию, случайно сделанную кем-то из посетителей парка; на ней ты делала широкий шаг навстречу зарослям, с высоко поднятой головой, говоря – я был уверен – с птицей, ради которой и был сделан этот снимок, но пернатая вовремя взмахнула крыльями, оставив смазанный след, и осталась только ты.
Медленно отложив газету, я сел на кушетку и просидел с час, придавленный грузом ничего не значимых мыслей: они громоздились одна на другую, выносить их было так тяжело, что я не мог и не пытался понять, что значит хоть какая-нибудь из них или все они вместе взятые. Я боялся, что ты не вернешься и я больше никогда тебя не увижу; в то же время я был уверен, что это невозможно по одной простой причине: я этого не переживу. Я не верил в написанное, но фотография намертво отпечаталась в моей голове, и иллюзии того, что с тобой теоретически могло произойти, вяло, но довольно настойчиво пытались пробраться к моему воображению.
Беспросветное уныние нарушила Медсестра-Птицелов.
– Вы с Лилией так меня удивили, что я совсем забыла обработать твою рану… – объяснила она свое возвращение. – Что с тобой, Маркус?
Я молча показал на газету. Медсестра-Птицелов скользнула по ней взглядом и спросила:
– Ты что, знаешь ее?
– Да.
– И в каких вы с ней отношениях?
При этих словах Медсестра-Птицелов так строго нахмурилась, будто имела на меня некое эксклюзивное право. Не знаю, почему, но мне была приятна эта родительская гримаса, хотя, как выяснилось позже, я не имел к ней прямого отношения.
– Довольно близких, – сказал я. – То есть были… То есть когда она вернется… Если… Я хочу сказать…
Пришлось умолкнуть. Я не знал наверняка, вернешься ли ты, и если да, что из этого выйдет. Ведь наша последняя встреча ознаменовалась страшными открытиями.
– Вот оно что. Это очень серьезно, Маркус. Ну-ка,
