По серебряному следу. Дворец из стекла - Корнелия Функе
У двери Лиска еще раз оглянулась, но он уже исчез.
Когда она закрыла дверь, вороны растворились в тишине, и остался только безмолвный темный дом, в котором о мире вокруг рассказывал лишь отдаленный щебет флейт ниссе.
Та самая песня
Небо над заснеженными крышами Стокхольма еще не посветлело, когда Джекоб и Лиска вместе с ниссе вернулись на Скомаркаргатан.
Харвард Асбьорнсен ждал их в мастерской с каким-то узкоплечим стариком. Одежду старика не раз латали, и, если присмотреться, на тыльной стороне морщинистых ладоней можно было заметить крошечные мерцающие чешуйки. Матерью Оле Ваттенкрассе была дочь крестьянина из Виммерби, а имени его отца она никогда никому не называла, но ходили слухи, что им был стрёмкарлен. Старый уличный скрипач и Харвард Асбьорнсен были знакомы не один десяток лет. Оле Ваттенкрассе играл свои песни днем и ночью, в домах и на улице, в любую погоду, а ловкие руки Харварда Асбьорнсена заботились о том, чтобы скрипка старика при всем при этом оставалась в целости и сохранности. В качестве оплаты он требовал лишь сыграть одну народную мелодию, которую Оле Ваттенкрассе исполнял, как никто другой.
Когда Джекоб вынул из бездонного кисета скрипку, два десятилетия провисевшую молча на стене у Тома Хьярты, глаза старого скрипача округлились, и пальцы его чуть ли не с благоговением сомкнулись вокруг стройного грифа и идеально округлого корпуса.
– Айкинскьялди, принеси лошадку! – проскрипел Асбьорнсен, и ниссе в ожидании собрались на верстаке у него за спиной. Трое помогавших Джекобу и Лиске на обратном пути раз двадцать извинились за то, что какое-то время не могли издать ни звука – все из-за кошки! Ниссе с котами не очень-то ладят.
Айкинскьялди появился в халате: как-никак глубокая ночь на дворе. Грудь его покрывала черная борода – ни дать ни взять медвежья шерсть. Однако при виде скрипки, которую так почтительно сжимал в руках Оле Ваттенкрассе, даже карлик сделался, похоже, чуть менее угрюмым. Снятую им с одной из полок маленькую лошадку вырезал не тролль. Асбьорнсен играл с ней еще ребенком, а до него – его отец и отец отца. Такие даларнские лошадки в Свериге повсюду. У некоторых пририсованы поводья и седла, другие – пятнистые или в полоску. Эта была красной, под цвет дому Асбьорнсена, с сине-желто-красными поводьями. Карлик поставил ее на мозолистую ладонь тролля, и тот кивком велел Оле Ваттенкрассе начинать.
Старик так осторожно коснулся смычком струн, словно боялся повредить их натянутым на смычке конским волосом.
Первый звук, пропетый скрипкой в ночь, напоминал звук пробуждения от долгого, глубокого сна. Однако затем она наполнила мастерскую такой сладостной музыкой, что у Лиски на глаза навернулись слезы. Красная лошадка на ладони Асбьорнсена взбрыкнула и закружилась. В такт мелодии, которую пела скрипка, она вставала на дыбы и мчалась вверх по руке тролля, останавливаясь лишь у него на плече.
Оле Ваттенкрассе следил за ней взглядом, и на морщинистых губах у него играла счастливая улыбка. Казалось, с каждым извлекаемым из скрипки звуком он становится чуть моложе. Смычок плясал по струнам все быстрее, а в ушах у Лиски шумела река, и в водах этой реки преломлялись солнечные лучи. Ей чудилось, что она ощущает на коже пену и прохладная вода ласкает ей щиколотки. Она видела обросший ракушечником замок на дне какого-то озера, косяки рыб и водяных, белых речных коней – бекахестов, как их называют на севере, – и необыкновенной красоты водяного с длинными черными волосами, играющего на скрипке под пенящимся водопадом. Когда Оле Ваттенкрассе опустил смычок, ей с трудом верилось, что она по-прежнему в мастерской тролля, но видения исчезли, и лошадка вновь стала всего лишь резной игрушкой.
– Да, это скрипка стрёмкарлена, – сказал Оле Ваттенкрассе, кладя ее Джекобу на колени. – Сердечное спасибо, что позволили мне сыграть на ней. К сожалению, отец мне свою пока не завещал. Он наверняка сам будет играть на ней еще много столетий, высоко наверху, в диких лесах, где ему внимают медведи и волки. Он предпочитает несколько более необузданных слушателей, – прибавил старик с улыбкой. – Как и большинство стрёмкарленов.
Джекоб провел пальцами по струнам, словно надеялся еще немного послушать эту песню, а затем натянул на тонкий гриф бездонный кисет, и скрипка вновь исчезла в его колдовских безднах.
– Желаю вам, чтобы Том Хьярта никогда не узнал, что видел настоящих воров, – сказал Айкинскьялди, возвращая лошадку на прежнее место на полке. – А что вы сделали с другими инструментами?
Джекоб засунул руку в бездонный кисет и вытащил оттуда три флейты гномов, гобой, глокен-шпиль[17] и, наконец, – с некоторым усилием и к изумлению всех присутствующих, – никельхарпу.
– Можно вы сами найдете этим инструментам новых владельцев? – спросил он тролля. – Но лучше не настолько богатых, как кронпринцы.
Харвард Асбьорнсен обнажил в улыбке великолепные зубы:
– Конечно. И надеюсь, вы оба еще не раз наведаетесь к Тому Хьярте.
– Пусть лучше наведаются другие, – откликнулся Джекоб, засовывая бездонный кисет в карман. – В следующий раз нам, пожалуй, даже с помощью рыжих волос Лиски так легко не отделаться. Но может, удастся уговорить маэстро Ваттенкрассе съездить с нами в Лунд?
Ему даже не пришлось пускать в ход все свое красноречие. Старику достаточно было возможности еще раз сыграть на скрипке стрёмкарлена.
Он сыграл у постели больной дочери Катрины Кристель, и уже через несколько дней ребенок выздоровел. Однако Оле Ваттенкрассе задержался в Лунде на целый год, чтобы давать девочке уроки игры на скрипке – обычно в саду, даже в непогоду, а спустя много лет в Стокхольме выступала выдающаяся скрипачка Аманда Кристель. Хотя там все еще стоял безмолвный дом Тома Хьярты.
Довольно скоро Джекоб с Лиской вновь посетили мастерскую Харварда Асбьорнсена, на этот раз ради волшебного виолончельного смычка, заставляющего петь даже кастрюли и сковородки. Но это… уже другая история.
Огненное лицо
Смертные мужчины. Солдаты, крестьяне, принцы… Озеро показывало им их лица, словно какие-то плавающие в воде предметы, которые оно обнаружило у своих берегов. Некоторые выглядели многообещающе, но, когда они заманивали этих мужчин на остров, те настолько подчинялись их власти, что в конце концов от них самих ничего не оставалось. Другим это нравилось, но Темной хотелось большего, намного большего. Вероятно, сестры потому и называли ее Темной: под сенью ночи она мечтала о том, чего они понять не могли.
Растущие на берегу озера деревья нашептывали ей, что когда-то существовали мужчины бессмертные, как и феи. Деревья шептали, что те мужчины даже могли подарить им детей. Темная Фея спросила о них у сестер. «Это просто сказка», – сказала одна. «Это было очень давно», – сказала другая. «Они обокрали нас, и теперь их нет, – сказала Красная, – мы их уничтожили».
Темная принесла их слова к озеру и заглянула в волны. Лица, которые показала ей вода, плавали среди лилий и казались стеклянными, а Фея стояла на берегу, ощущая внутри пустоту, страшную пустоту.
Они сами посеяли ее.
Сестры заполняли эту
