Время ветра, время волка - Каролина Роннефельдт
Настало время поднять кубки и выпить всем вместе, не дожидаясь отсутствующих – ни хранитель моста, ни квенделинцы пока не появились.
Лоренц Парасоль в весеннем наряде неуверенно пробирался между двумя контрастными процессиями в масках, прибывшими к кругу дубов. Неподвижная, словно застывшая во льду, Зимняя королева и ее серебристая кавалерия возвышались перед мрачными фигурами охотников – обе стороны заняли позиции всего в нескольких шагах друг от друга. Господа Краппа и Фишбурга были хорошо знакомы, но на какой-то странный миг показалось, что они совершенно чужие. Они стояли словно посланцы дня и ночи, молча глядя друг на друга, и каждый, кто задумывался, какая кавалькада произвела большее впечатление, должен был признать, что Хелмлинги оказались повержены. Появление темных охотников бросило угрожающую тень на их серебристое великолепие, запятнав чистоту; мощь тьмы оказалась сильнее всякой красоты.
Повисла загадочная тишина. Пока глава Баумельбурга доставал из пышных складок своего весеннего плаща серебряный кубок, никто не проронил ни слова. Одна из служанок Резеды Биркенпорлинг налила ему вина, а сама хозяйка трактира встала рядом с сияющим Парасолем, будто особенно величественная ладья. Лоренц поднял руку с кубком. Не снимая тонкой золотой маски, он огляделся, чтобы убедиться, последовали ли зрители его примеру. После минутного колебания раздался тихий шелест – большинство вспомнили о старинном обычае, и вскоре бесчисленные руки с чашами потянулись к беззвездному ночному небу.
– Пусть наши праздники будут веселыми, а маски – дружелюбными, – произнес Парасоль традиционное благословение, но его неуверенный ломкий голос затерялся в общем гуле.
У ограды сада сестер Кремплинг его едва расслышали. Стоявшие там квендели ответили на торжественное пожелание, как исстари повелось:
– А весна пусть будет нежная, лето – славное, осень – золотая и зима – недолгая.
Все смело поднимали тосты друг за друга, салютуя берестяными чашами.
– В этом году праздник какой-то печальный, – сказала Гортензия. – Даже благословение вышло грустным, а где же ответные аплодисменты и добрые пожелания?
Прежде чем ей успели ответить, неподалеку раздался знакомый зловещий крик:
– У-ху! У-ух!
Квендели из Зеленого Лога прижались друг к другу. Маски их оставались равнодушными, однако все знали, что каждый ищет поддержки у спутников. Кто-то совсем рядом пытался кричать совой, но получалось так громко и пронзительно, как никогда не вышло бы у маленькой птицы. Что-то приближалось со стороны главной дороги, и голос этого существа звучал странно, если не угрожающе.
– Это, должно быть, бродяги из Звездчатки, – сказала Хульда, с тревогой выглянув из-за забора. – Гадкие поганки! Смотрите, на площади снова валит густой дым, и кто знает, какой чудак вынырнет оттуда? Гортензия права. Праздник начался неудачно, и мне это не нравится так же, как и маски, в которых тут разгуливают. – Легкая дрожь в ее голосе говорила о том, что она смотрит такими же круглыми и полными страха глазами, как и маска оленя, которым нарядилась.
Там, где поднимался дым, все чаще раздавались испуганные крики. Встревоженные квендели попятились к главной площади; похоже, никто не хотел дожидаться того, что приближалось.
– Святые пустотелые трюфели! – вскричала Тильда, цепляясь за руку Звентибольда. – Давайте выбираться из этого сада, вернемся в трактир. Все-таки лучше посидеть среди мрачных охотников из Краппа, где, как известно, под каждой страшной маской скрывается Моттифорд, чем дожидаться неизвестно чего.
– Наверное, все помнят, что совсем недавно мы слышали этот крик в самый горький час, – сказал Пфиффер, и только тогда Карлман заметил, что Одилий стоит рядом с ним. Старик вдруг положил руку на плечо молодому квенделю. – Мне очень жаль, что именно тебе, мой дорогой мальчик, приходится это слушать. Быть может, это всего лишь чья-то глупая, но весьма жуткая шутка – покричать совой.
В следующую секунду ворота сада распахнулись. Внутрь протиснулись несколько зелено-коричневых фигур, которым это убежище явно казалось более привлекательным, чем толпа на площади. Они были в простых масках из коры, с сучками вместо носов, в плащах, украшенных дубовыми листьями, – квендели из Двенадцати Дубов. Длинные ожерелья из желудей постукивали куда приятнее, чем кости на мрачных камышовых костюмах их собратьев из соседней деревни. Дрожа от волнения, новоприбывшие указали назад, туда, откуда пришли.
– «У-ух!» – кричит ведьма в темной ночи! – Они задыхались, их голоса звенели от страха.
Квендели из Зеленого Лога в недоумении уставились в указанном направлении, а вместе с ними в ту сторону обернулись и прочие гости, которые услышали крик и застыли перед оградой. На главной дороге, которая вела на площадь, образовалось открытое пространство, куда устремился туман. Из его клубов выскакивали тени. И снова рядом взвился дым от тлеющего мха в медном котле.
Клубились дым и туман, ничего не происходило, и совиные крики тоже смолкли, как вдруг в глубине марева что-то зашевелилось, забурлило, как налитое в чай молоко. Неясные полосы белой завесы поднимались и снова опускались тонкими кругами.
– В перьях серых брюшко, зовет она в мертвый мир… – прошептал один из ряженых в костюме желудя рядом с Гортензией, помолчал и добавил еще несколько строк старой песни: – Гаснет очаг, и вновь холодеет теплая кровь. – Его голос угас.
И тут все увидели, что из тумана действительно вышло огромное жуткое существо, которое вполне могло явиться из Страны теней. Рваное одеяние развевалось, вокруг костлявых конечностей вились полоски сероватых шлейфов и вуали. В густой моховой дымке казалось, что голова этого создания не соединяется с телом: шея была длиной в половину ноги. Неописуемо мерзкая голова висела в поднимающемся дыму, похожая на череп. Лицо было истощенным, с огромными желтыми глазами; потусторонний взгляд был устремлен в пустоту, но, казалось, не упускал ничего живого.
– У-ух! У-ух! У-ху!
Снова раздался пронзительный крик. Воздух наполнился ужасом. Серая Дама, несущая смерть и разрушение, никогда не появлялась на Празднике Масок, такого не могли припомнить даже старики. Ведьму окутывало покрывало безымянного страха, и точно так же, как квендели не ходили в Сумрачный лес, о Серой Ведьме они говорили и пели в лучшем случае с тихой робостью. Упоминать о ней слишком часто или без должного уважения считалось глупым вызовом судьбе. Чем отчетливее из дыма тлеющего мха проявлялось отвратительное создание, тем сильнее охватывал прохожих ледяной ужас, укоренившийся в умах даже самых беззаботных еще с Волчьей ночи. Появился он крохотным сомнением, которое попытались развеять
