Хроники Птицелова - Марина Клейн
Чтец. (подумав.) Значит, ваше падение случилось давно, но увидеть его стало возможным совсем недавно.
Камио. Не совсем так. Его можно было увидеть раньше, можно увидеть сейчас и можно будет увидеть или услышать потом – в любой момент времени. Как и любой эпизод из истории мира. Иногда возможно суметь увидеть, иногда это происходит случайно. Все в мире находится в непрерывном движении и постоянно меняется. Нет ничего странного в том, что разные потоки, впадая в один, пересекаются и смешиваются.
Чтец. Согласен. Но увидеть или услышать – это одно, а подхватить нечто материальное – совсем другое.
Камио. Что есть материя? Вы видите ее и осязаете. Осязание – такое же чувство, как и зрение. Любое человеческое чувство несовершенно – оно может обманывать, и в то же время обладает гораздо большим потенциалом, чем тот, с которым привыкли считаться люди.
Чтец (берет перо, протянутое Камио, и долго смотрит на него; затем поднимает глаза). Но если найти на земле осколок звезды, он больше не будет гореть.
Камио. Горение в данном случае – излучение света. Осколок не будет излучать свет, но это не значит, что он не излучает вообще ничего.
Чтец (кладет перо на стол). Кажется, свиристель хочет что-то сказать.
Камио. (внимательно выслушивает трель свиристеля). Он говорит, что ничто в мире не проходит бесследно и ничто не исчезает без остатка.
Допив шоколад, я отставил кружку. Мне показалось, что атмосфера в кухне ощутимо накалилась, но не из-за чьего-то раздражения или напряжения, как это обычно бывает; скорее, это ощущалось так, будто на крыше скопилось слишком много воды и она должна была вот-вот прорваться, чтобы выплеснуть все на меня. В определенном смысле так и случилось.
– Вот что я вам скажу, Маркус, – заявил старший следователь Каимов, тоже отодвинув опустевшую кружку. – Мы с этим свиристелем навестили вас по одной и той же причине. Я бы здесь и не понадобился, но Антонины рядом с вами больше нет и переводить вам некому. Асфодель может многое, а вот понимать птиц не умеет. Потому, должно быть, и не любит Птицеловов.
Мне не понравилось, что он так говорил об Асфоделе, но, подумав, я решил, что это вполне возможно. Гордость у Асфоделя имелась в неограниченных запасах, хотя он и старался всеми силами это скрывать. Куда сильнее встревожило то, что этот странный тип говорил о тебе.
– Вы знаете Антонину? – спросил я.
– Знаю. А почему бы и нет? У вас вот ангел, хранитель, можно сказать, а она – одна. Куда это годится? Вот я и решил, почему бы мне не помочь Антонине.
– Это вы сказали ей уехать?
– Не сказал, а подсказал, как это сделать и в каком направлении двигаться. Поверьте, Маркус, все идет как надо. Вернется ваш Птицелов, никуда не денется. Дело ей предстоит нелегкое, но там она в большей безопасности, чем здесь. – Старший следователь Каимов вздохнул и устало потер лоб. – А вот с вами история другая. То есть та же самая – но под другим, так сказать, углом. Поэтому мы со свиристелем и пришли, из уважения к Антонине. Он – сказать, я – перевести.
– Не похожи вы на Птицелова, – честно признался я.
– А я и не Птицелов. – Старший следователь Каимов как-то недобро усмехнулся. – Я скорее тот, кто создает Птицеловов. Не думаете же вы, что на вас и ваших книжках свет клином сошелся? Асфодель раздает дар понимать языки, так почему другие тоже не могут что-нибудь пораздавать? То-то же. Лучше бы поблагодарили: если бы не симпатия Антонины к вам и не мое к ней сочувствие, и не подумал бы сюда прийти.
Свиристель разразился заливистой песней.
– И в самом деле, пора бы. – Старший следователь Каимов кивнул. – Вот вам, Маркус, перевод: будьте осторожны. Оглядывайтесь. А лучше вообще не ходите по улицам в одиночку, особенно в темное время суток. Троеградцы не дремлют, и теперь, когда Антонина уехала, примутся за вас.
– Что им от меня нужно? – спросил я, восприняв его слова больше как угрозу, чем как предостережение.
– Сейчас им нужен ключ, которого у вас нет. Но они этого не знают. Скажете честно, что нет, – все равно не поверят. Так что просто соблюдайте осторожность. Благодарю за кофе.
Свиристель выпорхнул в окно. Старший следователь Каимов поднялся и направился к двери. Уже переступив порог, он оглянулся и сказал:
– Послушайте, Маркус… А почему вы так уверены, что свет в небе излучают звезды?
Не дождавшись ответа, он вышел из квартиры и исчез в темноте лестничной клетки. Я даже не услышал удаляющихся шагов – словно он просто растворился в воздухе.
После этой странной и малопонятной встречи я продолжил влачить безрадостное будничное существование. Переводил и читал, читал и переводил, и так погрузился в бесконечные буквенные миры, что очень скоро старший следователь Каимов вылетел у меня из головы, как свиристель из окна, оставив после себя лишь неприятный осадок. Впрочем, и он стремительно развеялся.
Асфодель не появлялся. Когда я созвонился с Раулем по поводу перевода, над которым работал, он сказал, что Асфодель просил мне передать, что чем-то занят и зайдет попозже. Такое иногда случалось и прежде. На кладбище он тоже не приходил, и Старый Чтец его не видел.
Минула неделя. Я читал всю ночь и заснул под утро, а проснулся ближе к вечеру. Я обещал отправиться на кладбище, так что, несмотря на поздний час, пришлось привести себя в относительный порядок и пойти. Но что-то в этот день было не так; после пробуждения я мог думать только о тебе, накопившаяся тоска вызрела в с трудом переносимую боль. Если бы я знал, где ты находишься, наверное, рванул бы за тобой, ни о чем не думая. И рядом не было Асфоделя, чтобы охладить мой пыл проповедью о долге Чтеца и о том, что порознь нам с тобой будет лучше.
Я с три часа читал мертвым Чеслава Милоша на польском языке, и хотя все внимание, как обычно, было приковано к моему чтению, я чувствовал, что и со слушателями сегодня что-то не так. Или это только казалось? Воздух вокруг сгущался. Ночь выдалась необыкновенно холодной. Тоска колом пронизывала меня насквозь и приковывала к земле.
Я никогда еще не задерживался на кладбище так поздно. И когда, почувствовав необыкновенную, леденящую тишину и усталость напряженных глаз, силящихся рассмотреть буквы в кромешной
