Брюсова жила - Василий Павлович Щепетнёв
– Почему это в землянках? Здесь немцев-то не было.
– Здесь наши были. Форсировать Дон готовились. Дали приказ – дома раскатать, бревна для переправы нужны. Ну, и раскатали…
– Ты не про армию, а про пруд
– Продолжаю про пруд. Он стоял рядом со свинарником, и рыбешка в нем водилась никудышная. Пруд зарыбили аккурат перед войной, запустили мальков карася, но в войну, конечно, никто рыбу не кормил, напротив, ловили, чем могли, солдаты даже гранатами глушили, и рыба перевелась. Одна ерундовина осталась. Не больше хорошего крючка. Ну, решили, что свинарнику пруд не помеха. Свинарник, я уже говорил, с умом строили, говнища самотеком в другую сторону шла, в специальные забетонированные ямы – а бетон тогда тоже дорогого стоил. Как накопится побольше – в поле повезут, удобрение.
А поросята, как назло, заскучали. Болеть стали. Язвочками покрываться. Язвочки стрептоцидной мазью лечили. Заживали хорошо, но вскоре появлялись новые. Дед Харин – в ту пору он не дедом был, а молодым зоотехником, день и ночь вокруг поросят вертелся. Времена суровые, чуть что – вредитель, а с вредителями разговор короткий. Харин с отчаяния выбрал парочку поросят, самых тяжелых – то есть по весу-то как раз самых легких, тяжелыми они были по болезни, – выбрал и на передержку домой отнес, в свой сарайчик. Там он, а когда его не было, его мать, поросят выхаживали – и выходили отлично!
Тогда и остальных поросят раздали по домам, а свинарник трижды дезинфицировали – хлоркой терли, серой окуривали, мылом холили. Поросят в хорошем состоянии вернули в свежевымытый свинарник – а наутро у них опять язвы по телу пошли.
Как быть? Закрепить поросят на подворья нельзя: получается, свинье в частном сарае лучше, чем в колхозном свинарнике, а это хуже вредительства.
Стал Харин ночевать в свинарнике буквально. Подремлет за загородкой, и обход сделает, опять подремлет, опять обход. Потом на двор вышел. Луна стояла полная, яркая, и в ее свете он видит – дорожка от пруда к свинарнику тянется. Подошел, нагнулся, видит: склизь какая-то, комочки со сливу по траве ползут цепочкою. Цепочка доползла до свинарника, поползла вверх по стене и скрылась в дыре, что для вентиляции оставили.
Харин бегом назад, в свинарник. Засветил лампу – не электрическую, тогда здесь электричества даже в свинарнике не было, простую, керосиновую, и видит – эта склизь поросят усеяла, чисто клещи. Насосутся крови, и отвалятся, назад уползают. Начал Харин их руками хватать – и видит, кожа разъедается. А боли никакой – ни поначалу, ни потом. Ну, он руки-то поберег, щепочкой склизь стал отковыривать, да топтать. Только он один, а склизи много, всю не перетопчешь. Уползла она назад в пруд. С пяток, он, правда, в пустую банку собрал и крышкой прикрыл накрепко, для науки. Утром к председателю, мол, все вредительство в пруду живет. Председатель на склизь в банке посмотрел и велел бочку керосину в пруд вылить и дуста высыпать, колхозу дуст дали, против малярийного комара.
Вылили, потом высыпали, что не льется – и помогло! С той поры никто в пруду не то, что склизь – ничего вообще живого не видел. И поросята болеть перестали. Их все-таки из свинарника в другой перевели, поплоше, но от химии подальше. Потом из них особую породу вывели – гваздевская крупнопятачковая, на всю округу гремела.
– А склизь?
– Склизь Харин в Черноземск отвез. В санэпидемстанцию, а потом в сельскохозяйственный институт. Там исследовали, сказали, что это – гигантские амебы. Бросились ученые сюда, в Норушку, но в пруду только дуст пополам с керосином, никаких амеб.
– А те, что в баночке? Которые Харин с поросят собрал?
– Распались в кисель. Недолговечные они, амебы.
– Амебы – они ведь крохотные. Их под микроскопом смотрят.
– Везде крохотные, а наши вон какие выросли. Я теперь думаю, может, от излучения – от Могилы Колдуна?
Говорили они не жарко, оставляя пыл для ночного дела. Но и не впустую. Действительно, есть ведь разные на земле места – в одних гигантские вараны водятся, в других ядовитые пчелы, в-третьих амебы-кровососы. А если приглядеться повнимательнее, нет ли там и каких-нибудь сило, порождающих необычные виды?
Как вурдалаки в Захарьине, пришло Саньке в голову.
Или хливкие шорьки. Хотя шорьки – порождение жучар. Но вдруг и склизь и вараны Комодо, и морские звезды, пожирающие коралловые острова – тоже чье-нибудь порождение? А СПИД?
– Теперь на этом месте хотят цех сроить. Дрожжи станут белок вырабатывать, а белок в корма добавлять. Дрожжи, поди, как амебы вырастут – с лягушку. Тут ведь тоже пересечение силовых линий – Могила Колдуна, Брюсов Колодец. И белка будет много. Сам белок будет вроде большого вируса. Попадет в организм – и заразит. Неявно, скрытно. Люди только радоваться станут: вот, мол, какие теперь у нас толстые поросята, чисто гваздевские крупнопятачковые – слышно, жучары и породу возрождать будут. Ну, а свиней сначала для расплоду берут, а, в конце концов, и на колбасу пустят. Эскалопы. Айсбаны. Кабанусси. Шпик. Окорока. Все, кто всю эту вкусную еду будут есть – а будут очень и очень многие, – постепенно превратятся в жучар. Не сразу. Поначалу вирусы будут скапливаться внутри – где-нибудь в селезенке, в печени, просто в жирных складках. А потом бац – активизация. И все за час или день вдруг превращаются в жучар.
– Это ты здорово придумал, – с уважением посмотрел на Пирога Корнейка. – У нас в школе все примерно так и представляют.
– Да что я, – поскромничал Пирог. – Это поле от Могилы Колдуна. После него фантазия так и скачет. Может, у Пушкина в Болдине тоже какое-нибудь поле было,– добавил он после короткой паузы.
– А зачем им столько жучар? – поинтересовался Санька.
– Они – как насекомые. Узкая специализация плюс бесплодие большинства особей. У муравьев вон одна королева-муравьиха яички откладывает, а остальные – нет. Вот чтобы не очень напрягать свою королеву, они и создают таким путем жучар-солдат или жучар-работников. Дешево и сердито.
– А как же дети? Зачем их, если можно из белковых добавок жучар получать?
– Не знаю. А
