Брюсова жила - Василий Павлович Щепетнёв
16
Проснулся рано, бодрым, словно не огрызок ночи проспал, а полновесные пятьсот минут. И дома проснулись: отец выглянул с веранды, подмигнул:
– Живем!
– Живем, – согласился Санька.
– Я с понедельника снова на работу выхожу!
– Отлично! Где? И кем!
– В «Крепкоселе», где ж ещё. Трактористом-механиком! Старую технику пригонят, что по округе собрали, будем чинить. А потом и новая будет, немецкая!
Видно было, что отец рад. И он, Санька был бы рад – если бы работу не жучары давали. Но все же улыбнулся, и, наверное, получилось хорошо – отец подмигнул ещё раз и показал большой палец:
– Во!
Магия жучар? Или магия бедности, безработицы, беспросветной жизни? Теперь за право работать отдадут все, а уж землю, Лисью Норушку с окрестностями обязательно. Сомнения исчезли. Испарились. И не было их никогда, сомнений. Вредно, невредно, – о чем говорить, смешно, когда обещают – работу!
Завтрак, ранний, но обильный, прошел наспех, как у занятых, работающих людей.
– Да, вот ещё, – сказал отец, поднимаясь. – Вы поосторожнее, из земли всякую ерунду не тащите.
– Какую ерунду?
– Всякую! Нам вчера объявили: чирковские пацаны старую бомбу нашли, с войны. Решили тол выплавить, на взрывчатку, а она, бомба, и подорвалась. Ну, и пацаны, конечно, тоже… тут думали, гадали, не убежали ли они куда, или ещё что. А оказалось – старая бомба…
– Вот что… – протянул Санька.
– Да. Ну, вы ребята неглупые, не станете черта за хвост дергать.
Родители, бодрые и веселые ушли: субботник, нужно расчищать машинный двор. Платить ничего не будут, просто нужно показать себя перед новыми хозяевами: не лентяи в Лисьей Норушке живут, не белоручки, не крохоборы-кусошники, а трудовой, жадный до работы народ.
Ушли, и веселье с собой унесли.
Саньке было не грустно даже, а тоскливо. Что делать? Жучар скоро объявят благодетелями и кормильцами. Если уже не объявили.
Корнейка радостью не светился, но тоски на лице у него Санька тоже не заметил. Сосредоточенность, углубленность, словно длинную задачу в уме решает. Или вслепую играет – Пирог однажды пробовал, до двадцатого хода дошел, прежде чем сбился.
Только подумал о Пироге, как тот показался у калитки.
Открыл и закрыл тихо, осторожно, словно глубокая ночь на дворе, и он не хочет никого потревожить.
– Твои тоже… на субботнике? – спросил он Саньку.
Санька кивнул.
– Вот и мои… Иду по улицу – все взрослые в энтузиазме. Глаза горят, плечи развернуты, поступь твердая, будто со старого плаката убежали. По радио не передавали?
– Что именно?
– Ну, мол, с выставки старых плакатов сбежали экспонаты, особые приметы: неуемный оптимизм, вера в начальство… – но поняв, что получается невесело, оборвал себя. – Сглупа это у меня вырвалось. А что делать? Будто заворожены все, очарованы.
– Так и есть, друг Пирог. Причем завороженности эта на девяносто девять процентов внутренняя, и потому особо стойкая.
– И что, никак ее разбить, завороженность, нельзя? Не умеете? – спросил Пирог с вызовом.
– Отчего ж не умеем. Умеем. Даже я умею.
– Так чего же ждешь?
– Видишь ли, друг Пирог, разбив зачарованность, я разобью и душу человека. Очнется, опомнится он, а в душе – одни осколки. Чем жить?
– А так, чтобы душа не билась – не можешь?
– Не от меня зависит, от души. Непрочные они, незакаленные.
– Хм… Невзгоды их закаляют, что ли?
– Самостоятельность. Способность думать, принимать решения, добиваться их исполнения и нести ответственность за каждый свой шаг.
– А у нас, как в стихах: малые, большие ль, дело чуть за спором, «Вот приедет барин» повторяют хором – сказал Пирог, соглашаясь, потом встрепенулся:
– Но не все же такие, не все!
– Не все.
Но мало их таких, не всех, подумал Санька, подумал, но не сказал вслух.
– Пока до дела не дойдет, не поймешь, кто есть кто. А субботник что, субботник дело хорошее. Меньше сора вокруг – меньше сора в душе. Жучары, поди, и сами думают – хорошо то для них, или плохо.
– Вы где вчера пропадали? Я получил письмо, мол, мы с Санькой отлучаемся по важному делу, смотри в оба. Я и смотрел. Хотя ничего особенного не выглядел. Разве что про бомбу сказку сказывали.
– Про ту, что в овраге ребята наши?
– Вот-вот. Сами-де чирковские пацаны и виноваты. Специальная комиссия издалека прикатила, собрала народ, рассказала, что бомбы ни искать ни выкапывать, ни разбирать нельзя, а ребята на свою голову то сделали. Рассказали – и укатили в город. Говорили убедительно, многие поверили.
– Многие?
– Те кто пацанов не знал. Кабы нашли они бомбу, ну, скажем, Шурка Чирковский – он бы обязательно Витьке Перову разболтал. И так у каждого по два-три закадычных приятеля найдется. Не говоря уж о том, что сроду они бомбу бы в газовый колодец не понесли. Далеко от них.
– И получается…
– Получается, что поначалу никто не поверил. А под конец – вроде бы и поверили. Спокойнее так, проще. Ну, а вы где были?
– Пусть Санька расскажет, а я пока Джоя покормлю.
Санька и рассказал – не размазывая, но и не пропуская.
Пирог слушал не перебивая, не хмурясь, просто внимал.
По окончании вздохнул.
– Жалко, что меня не было с вами. А, может, и хорошо. Как это семья вурдалаков вас заманила! И придумали же историю, надо же. Профессор приезжает в деревню…
– Я всю ночь думал, и решил – они правду говорили. Рассказали все, как есть. Только опустили, что заехали не накануне, а дня за три, за четыре до нашего визита. К ним вечером зашел дедок по-соседски, может, даже с внучкой, и…
– Как же вы выбрались?
– Повезло.
– Просто молодые вурдалаки, неопытные, – сказал вернувшийся Корнейка – По их вулалачьим правилам мы с Санькой были добычей семьи. Семье самое вкусное, а уж остальным что останется. А когда и мы вышли живыми, и семья цела – вурдалаки чуткие, знали обстановку в доме досконально, – то и удивились. Ну, а мы тягу, долго ли умеючи да на ковре-самолете… Если бы кого убили, по другому бы повернулось.
– Погоди, Корнейка, погоди. Как это – убили? Вурдалак и есть мертвец, как бы оживший. Разве его убьешь?
– Нет, друг Санька. Это повсеместное заблуждение. Вурдалак –
