Время ветра, время волка - Каролина Роннефельдт
– Дорогой Бульрих, – услышал он голос племянника, – мне будет приятно остаться с тобой, лучшего я и представить не могу. Ведь я не один, как сказал Одилий. Я так благодарен вам всем за доброту и бескорыстную дружбу, но, пожалуй, мне лучше помалкивать. Потому что, простите, лоб горит, ноги замерзли, и голова уже кружится от всех этих разговоров…
Он без сил упал в кресло, а Гортензия нежно его обняла и прижала к груди. Измученный Карлман выслушал множество слов благодарности за свое решение. Но больше всего в этот печальный день его радовала сияющая улыбка старого дядюшки, который мог лишь молча с облегчением сжимать руку племянника.
Чуть позже компания разошлась. Почти все, приехавшие из Звездчатки, не собирались возвращаться домой в тот же день и остались на ночлег в «Зеленологском одуванчике» или у друзей в деревне. Со времени совета в «Старой липе» квендели предпочитали не отправляться в дальний путь с наступлением сумерек. Ходили слухи о странных происшествиях на одиноких тропинках, о призраках и мерцающих клубах тумана, а некоторые даже слышали вой волков.
Встав из-за стола, Афра с обиженным видом попрощалась и скрылась на втором этаже трактира, в комнате, приготовленной для четы Трутовиков. Остальные гости тепло распрощались с молодым и старым Шаттенбартами, считая своим долгом выразить благодарность и пожелать всего доброго. Хотя некоторые втайне и сомневались, что после недавних событий Бульриху хватит сил взять на воспитание юного осиротевшего квенделя, они хранили молчание. Карлману и так досталось, и решение поселить его с дядей казалось вполне разумным, к тому же рядом была всегда деятельная Гортензия.
Да и пришло время уделить внимание Празднику Масок в Баумельбурге, до которого оставалось всего две недели. Из уважения к печальному событию эту тему за ужином не затрагивали. В последние дни по всему Холмогорью шли последние приготовления, но чувства были смешанными, чего не случалось никогда прежде. Ведь слухи о том, что обсуждалось на совете в «Старой липе», как и рассказы о Волчьей ночи, распространились по всем холмам, подобно лесному пожару.
Килиан Эрдштерн уселся рядом с женой Приской на кучерском сиденье семейной повозки и кивнул Квирину Портулаку, который только что дружески похлопал по крупу одного из буланых пони в упряжке.
– Вы в этом году поедете в Баумельбург всей семьей? – с любопытством спросил Эрдштерн отца шестерых детей.
– Мы пока не решили, – осторожно ответил Квирин, бросив взгляд на стоявшую рядом Эву.
– О нет, святые трюфели, ни в коем случае! – заявила его жена, явно приготовившись к возражениям. – После всего, что мы недавно услышали и что произошло, особенно с Беддой и Кремплингами, я бы предпочла остаться в четырех стенах перед камином.
Словно в подтверждение ее слов, порыв ветра пронесся по живой изгороди, прошелестев листвой. Эва невольно вздрогнула. Жители Зеленого Лога не любили задерживаться возле поваленной липы. Изенбарты даже попросили Куно Штаублинга дать им фонарь, хотя им предстояло всего лишь пересечь деревенскую площадь – они жили совсем близко, рядом с домом Портулаков.
– Как бы то ни было, мы будем добираться через Воронью деревню. Никто не заставит нас ехать мимо Сумрачного леса, особенно с детьми, и я уверена, что так поступят очень многие. Мне жаль Двенадцать Дубов, к ним заезжают все реже, уж слишком неприятное там соседство. – Приска ответила так громко, что находившийся неподалеку Карлман, который до сих пор пожимал руки и получал благожелательные советы, навострил уши.
– Я бы точно растерялся, если бы встретил бедняжку Блоди возле Черных камышей или, что еще хуже, увидел того жуткого второго ребенка, о котором говорила Фиделия. – Килиан Эрдштерн содрогнулся от неподдельного ужаса.
– Ох, поганки пятнистые, кто знает, сошла ли она с ума или все это правда? Неизвестно, что хуже, – без особой деликатности заметила Эва.
Квирин укоризненно посмотрел на нее.
– Слишком много слухов и сплетен, – сказал он. – Правду уже не отличишь от выдумки. Венцель Рехерлинг утверждает, что позавчера видел на дороге в Крапп кошмарного путника, вовсе не похожего на квенделя.
– Святые пустотелые трюфели, ох уж этот пекарь! – фыркнула Эва. – Да что он там видит, этот пирог с мясом? Сам почти не выходит из пекарни.
– На этот раз он, судя по всему, все же вышел, – продолжил Квирин. – Во всяком случае, Венцель утверждает, что на опушке Колокольчикового леса, довольно далеко от сторожки Краппа, вскоре после рассвета через луга в тумане гигантскими шагами прошла темная фигура. Это был кто-то очень высокий как дерево, в длинном черном плаще – определенно не из наших.
– Напротив, это был безмозглый болван Томс. Он всегда перед праздником наряжается и пугает встречных в самых неожиданных местах, а потом радуется. С Рехерлингом он попал точно в цель, – с усмешкой, держа зажженный фонарь, предположил Гунтрам Изенбарт, который как раз вместе с женой подошел к говорившим и услышал последние слова Квирина.
«Высокий как дерево, в черном плаще» – это еще долго звенело в ушах Карлмана, после того как Эрдштерны уехали, а остальные разошлись по своим делам. Похоже на персонажа из кошмарного сна. Молодой квендель и сам не знал, что такого странного в этом образе и что он означает.
– Елки-поганки, а теперь прошу вас сесть, – потребовала Гортензия, оглядывая собравшихся в ее гостиной. – Мне есть что вам предложить, и я хочу услышать ваше мнение. Время поджимает сразу с двух сторон: во-первых, Шаттенбартам пора домой, чтобы как следует выспаться. А во-вторых, если мы решим исполнить мой план, то сделать это надо будет без промедления. Вот почему я попросила вас, друзья, ненадолго задержаться, ведь сегодня мы все вместе.
Гортензия стояла перед камином и нетерпеливо оглядывалась.
Бульрих нахмурился, но все же опустился в кресло.
– Во имя ночных маслят, а до завтра это не потерпит?
В его голосе звучало легкое раздражение. На самом деле он намеревался как можно скорее вернуться вместе с Карлманом в уютный и безопасный мирок своего маленького домика. Но ничего не оставалось, кроме как с сожалением вздохнуть и достать трубку и кисет с табаком из кармана прекрасного жилета, который он надел в то утро, чтобы отдать дань памяти Бедде. Старый картограф с некоторым злорадством отметил, что Одилий и Биттерлинг делают то же самое. Похоже, в этот поздний час каждому захотелось выкурить по утешительной трубке.
– Я вас надолго не задержу, – пообещала Гортензия, намеренно не обращая внимания на то, что ее гостиная, в которой нежно пахло засушенными лепестками роз, вот-вот пропитается дымом. Она, однако, не стала заново разводить огонь, который, естественно,
