Время ветра, время волка - Каролина Роннефельдт
При первом же ударе Райцкер шмыгнул за кресло, а потом вскочил на большой сундук, стоявший у стены. Оттуда кот выглянул на улицу.
Перед кустами вдоль ограды, разделявшей два сада, и неподалеку от окна, из которого выглядывал Райцкер, клубился туман. В пелене смутно вырисовывалась высокая фигура в струящихся одеждах, окруженная в непроглядной тьме серебристо-серым мерцанием. Призрак выдыхал холодные облачка белого пара, как в зимнюю пору, а вокруг него колыхались клочья тумана, словно лохмотья одеяния. По комнате распространился ледяной холод.
Коту показалось, что кружатся снежинки, но вскоре он понял, что это всего лишь пепел, вдруг выпорхнувший из камина. Райцкер выгнул спину и зарычал, готовясь к схватке. Он не был трусом – в старинном клане Рыжих Котов таковых не водилось. Следующий порыв ветра захлопнул ставни, но, как только они вновь распахнулись, Райцкер прыгнул на подоконник, готовый выскочить в сад и защитить дом – свой и Одилия.
– Райцкер, котик мой, стой!
Старик Пфиффер бегом спустился по лестнице и остановился на нижней ступеньке. На улице внезапно стало светло; на фоне полуоткрытого окна темнел остроухий силуэт Райцкера. Быть может, на небе наконец показалась луна? Нет, Одилий опасался худшего.
Оконный ставень снова захлопнулся, закрыв вид на сад и, к счастью, не позволив коту выпрыгнуть наружу. Райцкер вернулся в комнату и встал рядом с Одилием, с сердитым шипением глядя то на хозяина, то на окно.
– Знаю, Райцкер, друг мой. Мы должны выйти в сад, – мрачно и решительно сказал старик Пфиффер.
– Да, и, пожалуйста, поторопитесь! Остановите, наконец, этот ужасный грохот, – услышал он испуганный голос. На верхней ступеньке лестницы показалась Хульда. – Кажется, даже Бедда что-то заметила. Она бормочет и все время ворочается.
Одилий коротко кивнул и почему-то направился к камину.
– Огонь у нас едва не потух, – сказал он, будто упрекая себя. Потом порылся в корзине рядом с дымоходом и достал факел для растопки, поднес его конец, завернутый в промокшую тряпку, к остаткам углей – материя с шипением загорелась. Подняв над головой пылающий факел, старик Пфиффер поспешил к двери, отпер ее одной рукой и вышел наружу. Райцкер тут же опередил хозяина.
– Смотри, в саду действительно туман.
Голос Гортензии понизился до шепота. Стоявший рядом Бульрих издал мучительный стон и взял ее за руку – пальцы картографа были ледяными.
– Это не обычный туман, – прошептал он в ответ. – Здесь тот самый дух из моего сада. О, святые пустотелые трюфели, я не ошибся! Серая Ведьма нашла другую жертву. Что же нам делать?
Гортензия не ответила. Она в ужасе вглядывалась в бледное сияние, наблюдая, как хлопает ставень, похожий на черную крышку рояля. Стук доносился глухо, или, быть может, все звуки постепенно угасали, замороженные ледяным дыханием седовласой женщины, которую Гортензия теперь узнала. Ей показалось, что призрачное создание, худое как скелет, в молочно-белом одеянии, пустилось в странный пляс вокруг дома Одилия.
Гортензия быстро погасила фонарь и одновременно потянула Бульриха, который не выпускал ее руку, к стене забора по другую сторону тропы. Они прижались спинами к холодным камням, где не было ни одной ниши, чтобы спрятаться. Оставалось лишь надеяться, что темнота их милосердно укроет. Без света, в кромешной темноте, жуткая сцена в нескольких шагах от квенделей вырисовывалась еще отчетливее. Однако они и не подумали бежать.
Застыв от ужаса, квендели не сводили глаз со зловещего призрака, боясь громким вздохом или неосторожным движением выказать неуважение ко вселяющему страх духу, которое кружилось в пляске смерти посреди сада старика Пфиффера.
Описывая круг за кругом, старуха оставляла за собой полосы холодного тумана, то белого, то серебристо-серого или бледно-голубого, которые отделялись от ее мантии и опускались на клумбы летних цветов. Похожее на паутину одеяние не исчезало, словно обновляясь с каждым сброшенным слоем. Бульрих и Гортензия оглохли, в уши им словно набили ваты. Ветер дул бесшумно, но деревья все равно гнулись под его яростным натиском, а ставень все бился о фасад, будто крыло птицы, жестоко пригвожденной к стене, в тщетной попытке освободиться.
Внезапно в кошмарный танец вторгся новый персонаж – в тумане, обрамленном тьмой, вспыхнул яркий огонь, озаривший холодные краски. С его желто-красным мерцанием вернулись звуки. Открылась и вновь захлопнулась входная дверь, и зрители поняли, что в сад вбежал квендель с горящим факелом в руках.
Первой очнулась Гортензия.
– Святые трюфели, да это Одилий! – воскликнула она, одновременно в ужасе и восхищении от такой чудовищной смелости. – Что он задумал?
– Хочет захлопнуть ставни, – сказал Бульрих, наблюдая, как Одилий пробирается к полуоткрытому окну. На жуткую паутину тумана в саду тот не обращал ни малейшего внимания, и дух, породивший ее, при появлении старика сразу скрылся в кустах у забора.
– О нет, поганки мухоморные, что же он творит? Наоборот, открывает! – Бульрих потерял дар речи.
Старик Пфиффер, которого теперь можно было отчетливо рассмотреть, принялся распахивать все ставни и закреплять их на стене дома. Ему явно приходилось нелегко, он собрал все силы, чтобы противоборствовать ветру, который очень мешал. Но наконец Одилию это удалось, и слабый свет, лившийся из дома, превратил окна в золотистые прямоугольники на темном фасаде.
– Он будто приглашает в дом, – прошептала Гортензия. – Во имя священных грибных колец, он, должно быть, сошел с ума…
И, будто подтверждая эти слова, Одилий повернулся к туманному призраку и широко раскинул руки, по-прежнему сжимая в одной из них пылающий факел.
Гортензия и Бульрих услышали, как потрескивает огонь, и ветер донес до них строки песни, которую с мольбой в голосе затянул Одилий:
– Старуха темная, уйди,
Не мучай горькою судьбою,
Стремления умерь свои,
Другую дань себе найди,
А наших всех оставь в покое
И саван унеси с собою.
Рассвет, не медли, приходи!
Глуховатая мелодия, сопровождавшая мрачные слова, словно пришла из глубины веков.
– «Серая дама и гоблинский мох» – такую песню иногда пела моя старая няня Джастина. В ней рассказывалась страшная история из далекого прошлого, когда сочинили эту песню, о тяжелых временах в дни Ледяной Луны, когда многие квендели умирали в деревнях, а Серая дама ночь за ночью собирала богатый урожай, – прошептала
