Время ветра, время волка - Каролина Роннефельдт
– Угощайся, пожалуйста, – сказала она и тут же спохватилась: – О нет, подожди. Я тоже собираюсь немного подкрепиться.
Если бы они шли в какое-нибудь менее гнетущее место, она вполне могла бы насладиться прогулкой. В детстве Гортензия обожала ночные тайные вылазки, это всегда было необычно, немного страшно и требовало смелости. «Глупо думать сейчас о детских шалостях, – мысленно отругала она себя, – это, должно быть, все от нервов и бессонницы».
– Давай лучше пойдем прямо сейчас, – сказал Бульрих, беспокойно оглядывая комнату. – Только фонарь прихватим.
– Хорошо, – ответила Гортензия и, слегка насупившись, отставила рюмку с ликером. Странности Бульриха бывали порой невыносимы.
В прихожей она достала из шкафа темно-зеленый сверток, рядом с которым стояли походный фонарь и толстая трость, – это оказался старый жилет с меховой подкладкой.
– Вот, надень, – сказала Гортензия обычным властным тоном. – Его носил мой отец, теперь жилет должен быть тебе впору. Без куртки и в одних тапочках замерзнешь, а мне не хочется беспокоиться о том, что ты простынешь. Обуви на твои ноги у меня нет, так что наверняка промокнешь, но хотя бы телу будет тепло.
Бульрих повиновался, погрузившись в раздумья. Если бы она попросила его надеть еще и меховую шапку, он, вероятно, тоже не стал бы спорить.
Оба молча вышли из дома. Гортензия зажгла походный фонарь и вложила старую трость в руку Бульриха – она сама не знала, зачем взяла ее с собой. Даже на лестнице ветер дул так немилосердно, что Гортензия сгорбилась и задрожала. Одинокий фонарь в беседке покачивался с тихим скрипом, а сухие розовые плети стонали под порывами вихря, будто печально вздыхая. Над садом, казалось, нависла темная тень, и Гортензия вдруг разделила опасения Бульриха. Пусть она и не боялась серых сов, ей все же захотелось вернуться и укрыться в уютном доме.
От ворот сада до тропинки, ведущей на деревенскую площадь, отделяли всего несколько шагов. Все так же молча, но слаженно шагая бок о бок, путники подозрительно вглядывались во мрак впереди, но, куда бы они ни посмотрели, повсюду было черным-черно. В любую другую ночь, если бы мерцала луна, в такой тьме кругом чудилась бы угроза.
Еще не дойдя до центра площади, они выхватили светом фонаря нечто огромное неправильной формы. Гортензия и Бульрих остановились, словно у могилы, которая взывала к благоговению и требовала безмолвного почтения памяти от всех, кто проходил мимо.
– Не могу поверить, что это произошло прямо у меня на пороге, – прошептала Гортензия.
Бульрих медленно поднял фонарь и осветил причудливо растрескавшуюся груду древесных обломков, которые когда-то были великолепной старой липой Зеленого Лога. Дерево окончательно развалилось при падении, и раскидистая крона лежала, словно спутанный полог, над длинными обломками могучего ствола. Массивные ветви с осыпавшейся корой занимали все свободное пространство, на венчающих их тощих сучках торчали увядшие листья. В ветреные ночи вроде этой они разлетались с печальным шелестом.
– Клянусь звездовиком, ведь я был под ее корнями, подумать только, – пробормотал Бульрих себе в бороду.
– В глубине, едва различимый, – ответила Гортензия и содрогнулась от воспоминаний. – Надеюсь, жуткий кротовый туннель полностью засыпан, но кто знает, что там творится под мертвым деревом. Никто не захочет пускать его на дрова, тем более жечь в собственном камине. Проще всего, конечно, развести огромный костер здесь же, на площади. Дождей давно не было, и, хотя воздух необычайно влажный для нынешнего времени года, липа сгорит как сухостой, если сделать все правильно.
– Даже Либвину Эгерлингу не нужна такая редкая древесина для его столярной мастерской, а он мог бы получить ее даром, – подтвердил Бульрих. – Неужели с той Волчьей ночи над деревом ни разу не поднимался мерцающий туман?
– Не знаю, но слухов ходит много, – ответила Гортензия, махнув фонарем вправо, в ту сторону, где дорога выводила на деревенскую площадь. – Хвастун-пекарь рассказывает страшные истории и утверждает, что по ночам липа блестит и что из-под ее ветвей выглядывают чьи-то глаза. Толстяк-врунишка, его в жизни никто не видел на деревенской площади после захода солнца.
Бульрих не шевелился, словно ожидая, что вот-вот увидит и блеск, и глаза. Слова Гортензии затронули что-то глубоко внутри него, что-то неопределенное. Снова эти таинственные глаза в темноте, о которых давненько ходили слухи.
– Святые трюфели, как же мне хочется наконец все вспомнить, – прорычал он так громко, что Гортензия вздрогнула. Бульрих почувствовал, как она уставилась на него.
– Может быть, когда-нибудь это и произойдет, – медленно произнесла она. – Пойдем, ты ведь так торопился к Одилию. Холодно, а в Зеленом Логе есть места и поуютнее, где можно передохнуть. Особенно темной ночью.
Оставив позади мертвую липу, квендели уловили неприятное ощущение, которое не покинуло их, даже когда они вышли на улицу Радости. Пышные кусты, разросшиеся по садовым оградам слева и справа, превратили дорогу в мрачный тоннель, и уютная аллея под благоухающим навесом из цветущей сирени и жасмина теперь при свете фонарей казалась опасной и неприятной. Порыв ветра пронесся по аллее и с глухим воем разбился о стены.
– Клянусь всеми ночными туманами, – вздохнула Гортензия. – Даже самые знакомые уголки начинают выглядеть так, словно они находятся в чужой, запретной стране.
– Повсюду тьма, и будет еще темнее, – угрюмо сказал Бульрих. – Небо, погода, светлые леса в Холмогорье, наша спокойная жизнь, а значит, и мы сами – все погружается в черноту. Это началось с моего проклятого похода в Сумрачный лес, а потом наступила Волчья ночь. С тех самых пор зло расползается по земле, будто льется из черного рога изобилия, под звуки трубы смерти. Грозное и бесконечное, и, быть может, в этом виноват я.
Гортензия тщетно искала ободряющие слова в ответ на эти рассуждения, которые показались ей слишком беспросветными. Времени на то, чтобы утешить соседа должным образом, уже не оставалось. Они только что миновали плавный изгиб улицы, и справа в свете фонаря показалась садовая калитка Хульды, а за забором – ее дом, темным силуэтом возвышающийся среди деревьев и кустов, едва различимый на фоне черного неба. Ветер усилился, зашуршали ветки и листья. В шуме бури вдруг послышался деревянный стук.
– Что это? – неуверенно спросила Гортензия. Она остановилась и прислушалась, пытаясь определить, откуда доносится монотонный шум.
– Это из сада Одилия. Должно быть, дверь стучит от ветра или что-то вроде того, – сказал Бульрих, однако по голосу Гортензия догадалась, что он тоже испугался.
Ветер с силой налетал
