Брюсова жила - Василий Павлович Щепетнёв
Повесился механик у себя в хлеву – прежде там бычки откармливались, да продал все, когда деньги на выкуп сына собирал. Не хватило, конечно. После бычков в хлеву было пусто, но чисто, механик вел род от немецких колонистов.
Когда начали хлев по бревнышку раскатывать – не пропадать же добру, – случайно в уголке нашли три детских головки, едва присыпанных землей. Тут и перерешили – не с тоски удавился механик, а от ужаса. Испугался очень. Самого себя испугался. Или чувствовал, что найдут. Ведь он, оказывается, и был маньяком. Во всяком случае, дети пропадать с тех пор перестали. До нынешнего лета. Исчезнувшие чирковцы заставили вспомнить о маньяке. Правда, как и в прошлый раз, все помалкивали. И потом, тогда пропадали совсем уж маленькие, а теперь постарше – раз, пропадали поодиночке, а теперь впятером – два, и, наконец, вроде пацаны и вправду собирались на юг уехать, их якобы около станции видели – три.
Все ж увесистая гайка карман не оттянет, а хоть и оттянет, что ж с того. Или шарик от большого подшипника.
Корнейка протянул руку. Пирог вложил в ладонь гайку.
Корнейка подержал ее, затем вернул.
– Гайка стоящая, – согласился он. – Но на серебряную пулю не тянет.
– Как это?
– Оборотню она – что мошка, только дразнит и злит. Вурдалака не злит, вурдалак гайку просто не заметит.
– Серебряных пуль у меня нет, – сухо сказал Пирог. – На бескрабье и суринами – краб.
– Мало иметь пулю, нужно ее ещё и послать в цель на достойной скорости. Рука человека способна бросить предмет со скоростью десять метров в секунду. С разбега – до двадцати метров. Это у олимпийских чемпионов. Но с разбега не всегда удобно. Порой и разбежаться-то негде. А десять метров – мало для пули.
– В чем же выход, – спросил Санька.
– А сам-то как считаешь?
– Что считать… Ружье нужно. Или хотя бы рогатка, – ответил за Саньку Пирог.
– Можно лук, – предложил Санька, подумав основательно. – Я читал, хороший лук за двести шагов пробивает рыцарские латы. Куда рогатке…
– Лук в карман не спрячешь, а рогатку запросто. Штаны если подходящие, и майка, рубаха навыпуск. Вот, как у меня – Пирог поднял подол майки и достал из кармана рогатку. – Прошу не придираться, опытный образец. Прототип, как пишут в романах. Из подручных материалов.
Пирог вложил в кожаное ушко гайку, оттянул резину, прицелился, отпустил – и гайка попала в старый, нежилой скворечник, что висел в тридцати шагах. – Оно, понятно, скворечник – не вурдалак…
– Я заметил, – начал Санька, – что сейчас в Норушке куда меньше птиц, чем прежде.
– Скажешь тоже. Я в птиц не стреляю, – обиделся Пирог.
– А я не о тебе вовсе. О птицах. Вроде и химикатов на полях меньше прежнего, и комаров с мухами вволю, а плохо гнездятся птицы.
– На полях химикатов, может, и меньше прежнего, а на комбинате, что строят, кто знает.
– Ну, ведь ещё не построили, откуда химикатам быть. И где мы, а где Чирки.
Корнейка помалкивал. Пример оказался заразительным, замолчали и Санька с Пирогом.
– Лук. Рогатка. Гайка, – наконец, заговорил Корнейка. – Все это оружие. А оружие убивает. Вы – готовы убивать?
Вопрос застал врасплох и Саньку, и Пирога. Они молчали, не зная, что ответить. Это ведь не в войнушку играть – прицелился пальцем, бах, бах, падай, ты убит.
И кто-то падает. А потом не встает. Никогда.
– Хорошо, что долго думаете. Из гвардейцев-поджучарников пожалуй, уже бы отчислили. За задумчивость.
– Отчего? Они дураков, что ли, набирают?
– Нет, какое. Они любят умных. Но чтобы – не задумывались попусту. Поджучарники должны думать лишь об одном – как лучше выполнить приказ.
– Какой приказ?
– Любой. Велят футболки дарить, будет стараться лучшим образом футболки дарить. Велят убивать – и тут приложит все способности.
– А что им самим больше по душе?
– Нет у них никакой души…
– А она вообще – есть? Душа?
– Это уж каждый для себя решает сам, – отрезал Корнейка.
Ещё помолчали.
Потом Пирог тряхнул головой.
– Как хотите, а я не согласен.
– С чем?
– Кроликом покорным жить. Если меня захотят убить, покалечить, ещё что – запросто не дамся.
– Убьешь? – недоверчиво спросил Санька.
– Не дамся, – упрямо повторил Пирог. – А ты – сложишь ручки, вот он я, берите? Представь – придут убивать. Тебя, или родителей, или вот – Джоя?
Санька представил.
Прежде он тоже, бывало, представлял подобное – и стучало в висках, дрожали руки, меркло в глазах.
Сейчас же он только спросил:
– Ты гайки где брал? Да и рогатку нужно бы посерьезней построить. Покрепче. Чтобы дюймовую доску – навылет.
– Где ж такую резину найти? Разве от тракторного баллона.
– Вижу, вы определились, – заметил Корнейка.
– Мы да, а ты?
– Магия – искусство древнее. А в древности перед собой не лукавили. Каждый был обязан защищать себя и свой род. Око за око. Потому и выстояли.
– И.. И такие, как мы? – Санька хотел сказать «дети», но не смог. Язык не повернулся. Сейчас он чувствовал себя, быть может, взрослее родителей. Не старше, нет, именно – взрослее. Он был готов принимать решения – и выполнять их, а не плыть по течению в надежде, что оно занесет на кисельный берег.
– Каждый, – повторил Корнейка, и, повернувшись к Пирогу, продолжил:
– Что до резины, то верно, от тракторного баллона куда лучше, чем от велокамеры. Особенно, если ее соответственно обработать.
– Магическим путем?
– Или химическим Химия, она, друг Пирог, есть частный случай магии. Вымочить резину в отваре кладбищенской крапивы, высушить под звездным зноем – и будет то, что нужно.
– Поди, крапиву рвать нужно в полнолуние на свежей могиле утопленника?
– На свежей могиле, друг Пирог, крапива не растет. Кладбищенская крапива вообще не обязательно растет на кладбище. Это вид такой. Ну, как брюссельская капуста не обязательно из Брюсселя. Где посадят, там и растет.
Кладбищенской крапивой любой пустырь полон, или огород лентяя. А все-таки зачем идти на огород, если рядом – Могила Колдуна? Вокруг нее всякое разное растет.
– Сейчас пойдем?
– Минут через сорок. Встретимся у горелой ветлы.
Пирог поспешил к себе. Ему до дома на полверсты дальше, чем Саньке с Корнейкой. По прямой – на триста двадцать метров, но кто же ходит по прямой?
Сами же они шли неторопливо, приглядываясь к дневной улице. Что сейчас – ранний день или позднее утро?
Улица, как ни странно, казалась более сонной, нежели ночью. И звуки музыки, разбрасываемые по округе пропаганд-вагеном, не бодрили, а, напротив, давили, угнетали. Или даже –
