Хроники Птицелова - Марина Клейн
– А третье небо – уместно? – робко полюбопытствовала Валькирия, как всегда, когда я начинала ей рассказывать о чем-нибудь, что можно узнать только из книг на странных языках. Или от птиц.
– Посуди сама. Ты ведь не думаешь, что все эти небеса пустые? На первом небе находятся облака и ветер.
– Так. – Валькирия кивнула, посчитав это вполне логичным.
– На втором небе, – продолжила я, – сплошная тьма.
– А как же звезды? – удивилась Валькирия.
– Подожди, до звезд еще далеко… На третьем небе, – мой голос сам собой преисполнился медовой сладости, – Райский сад.
– Тот самый Рай, куда, как верующие говорят, попадаешь после смерти? – уточнила Валькирия. Я кивнула, и она неуверенно спросила: – И ты… Ты в это веришь?
– Какая ерунда, верить во что-то! Тому, что существует как бы втайне от нас, глубоко все равно, верим мы в него или нет. Существует – и существует. Не существует – и не существует. На самом деле это совсем неважно. Важно помнить о том, что в Райском саду наверняка есть птицы, и здесь они тоже есть.
– Ты когда-нибудь видела райскую птицу? – спросила Валькирия.
– Да, – кивнула я и через секунду добавила: – Только что.
– Как это только что?
– Я шла домой, по пути мне захотелось перепрыгнуть через лужу, и когда перепрыгнула, на руку мне приземлилась райская птица, – объяснила я. – Ее, то есть его, зовут Ару, он наговорил мне много странных вещей. А потом появился какой-то мужчина, и даже не один, но второй хотя бы признал, что видел Ару. Другой говорил, что я щебетала сама с собой. Дурак! Как можно щебетать сама с собой, если ты не птица.
– Наверное, она действительно прилетела из Рая, поэтому видели ее не все, – предположила Валькирия. – А что она сказала, если не секрет? Мне так интересно, что могла сказать птица, прилетевшая из Рая.
– Ару предупредил меня об опасности, сообщил, что мне нужно улететь куда-нибудь далеко-далеко.
– Опасности? – Валькирия встревожилась. – А это… Это не может быть из-за этого человека, о котором ты говоришь…
Моя рука непроизвольно поднялась, рассекла воздух и со всей силы вдарила по столу так, что Валькирия испуганно сжалась. Мне было стыдно, но что я могла поделать! Ты был так прекрасен. Ты был нужен мне. Я хотела тебя. Никто не смел говорить мне, что ты можешь стать источником опасности. Да даже если и так – все мое существование стоит твоих мимолетных объятий, и никто не помешает променять его на тебя, если мне так захочется.
– Ох, прости, – сказала я. – Опасности нет. Во-первых, он водит дружбу с Ангелом. Во-вторых, мы пообещали друг другу, что у нас будет все-все, кроме самого главного.
– Это хорошо, – прошептала Валькирия, протянула руку и нежно погладила пальцами мою ладонь, которая так и осталась лежать на столе. – Я просто очень боюсь за тебя. Твои шрамы начали заживать… Было бы ужасно, если бы опять…
– Ничего не будет! – заверила я. – Мы пообещали.
Мы немного помолчали. Потом Валькирия, явно все еще стыдившаяся за свои слова, вернулась к прошлой теме:
– А что на остальных небесах? Что может быть выше Рая?
– Ничего интересного, – откликнулась я. – Служебные помещения и директорский кабинет. На четвертом небе – звезды. На пятом – падшие ангелы. На шестом – ангелы-наблюдатели. На седьмом – Бог. Представляешь, как это смешно, когда ты «на седьмом небе» от счастья и в такой момент оказываешься у Божьего престола.
Мы рассмеялись.
– А разве падшие ангелы не должны быть в Аду? – спросила Валькирия, отсмеявшись.
– Не знаю, все ли ангелы пали так низко, – сказала я. – Об этом надо бы спросить у Ангела Божьего. Но я боюсь, что мои расспросы его утомляют.
– Тогда не стоит.
Мы еще посидели немного, а потом Валькирия сказала, что хотела бы нарисовать райскую птицу, если можно; она всегда спрашивала разрешения, можно ли что-то нарисовать, если это было связано со мной, пусть даже только случайно брошенным словом. Я взяла за правило не доказывать ей, что она может рисовать все что угодно, а просто давала свои разрешения, раз уж это было необходимо для ее спокойствия. Разрешила и сейчас, и Валькирия заперлась у себя. Я была рада этому. У нее свой сложный и печальный путь, она должна пройти его до конца, а для этого ей необходимо рисовать. Может, как-нибудь я расскажу ее грустную историю. Или она сама расскажет.
Итак, Валькирия пошла рисовать, а я улеглась в постель, думая о тебе, многоэтажном небе, дивной птице Ару и странных людях, встретившихся мне рядом с лужей. С этим многообразием мыслей я провалилась в сон, но снилась мне не мешанина из прошедших событий, извращенная спящим разумом, а Темные Коридоры.
Как обычно, я блуждала по ним, одержимая желанием что-то найти. Вниз по лестнице, в коридор, прямо… Темнота и тишина… Поворот направо, узкий коридорчик, я едва протискиваюсь, снова поворот, широкий коридор, лестница вниз, опять коридор и так до бесконечности. Обидно было то, что мысли и события реальности пробивались сюда с огромным трудом и я не могла заставить себя подумать о твоих словах, о том, что, возможно, мне дано какое-то задание, и тогда к его выполнению надо подойти разумно. Но как тяжело действовать разумно, когда тебя гонит вперед неуемное, лихорадочное желание! Найти… Взгляд скользит по полу, потолку, стенам. Ничего нового, все очень однообразно… Узкий коридор, поворот, вверх по лестнице, вниз, широкий коридор, коридор, коридор…
Я проснулась на четвертые сутки, несколько удрученная очередной бесполезной беготней в Коридорах. Был без малого вечер, в квартире царила тишина. Я не без труда встала, потратила некоторое время на то, чтобы полностью перейти в реальность, потом обошла свое жилище. Валькирии не было. В ее комнате стоял мольберт, повернутый к стене, на столе – палитра и множество красок, в высоких стаканах с пугающе мутной водой – кисти разных размеров, от гигантских до совсем крохотных, тут и там – некогда белые тряпки и салфетки, ныне перекрашенные всеми цветами радуги. Этот творческий беспорядок удивительным образом украшал комнату, напитывая уютом остальную, более обыденную обстановку – все, что не касалось рисования, у Валькирии хранилось в образцовом порядке. Одежда спрятана в шкафу, на тумбочке рядом с кроватью аккуратно сложены стопочки каких-то записей, несколько тетрадей в матовом черном переплете и три остро заточенных карандаша. Единственное, что вызвало у меня нарекание, это полочка под большим зеркалом, на которой рядком стояли три тюбика тонального
