Хроники Птицелова - Марина Клейн
Добредя до остановки, я снова услышала грохот, словно находилась сейчас в своей квартире, а Он продолжал барабанить в дверь. Понимая, что мне это только кажется, я ограничилась тем, что беспокойно огляделась. У поворота стоял рыжебородый человек в очках с толстыми стеклами – тот самый, что стал свидетелем полета Ару. Он замер на месте, смотрел прямо на меня и неприятно улыбался. Возможно, мне это тоже показалось. И его взгляд, и его улыбка, и вообще он сам.
Я вскинула руку, и почти сразу рядом затормозила машина.
– На кладбище отвезете? – спросила я у водителя.
Пожилой мужчина заколебался. Ясно, ему не по пути, да и кому хочется на ночь глядя ехать на кладбище! Но вид мой был полон печали, и цель поездки сомнений не оставляла – потерянная девушка, лишилась близкого, безумно хочет навестить. Как тут не разжалобиться?
– Ладно, садитесь, – сдался водитель.
Я забралась на заднее сиденье. Мне ничуть не было стыдно – в конце концов, придуманная мной картина полностью соответствовала действительности, разве что мой близкий, по счастью, не лежал в могиле.
Всю дорогу водитель тактично молчал. Когда мы прибыли на место, воздух уже пропитали сумерки, но я сразу увидела у ворот твою машину, вынула из кармана пальто несколько купюр, оставила их на сиденье и торопливо распахнула дверцу.
– Девушка! – окликнул меня водитель. – Поздно уже, вы как обратно поедете?
– Меня отвезут! – крикнула я на ходу, обернулась и помахала ему.
Он тоже увидел твою машину, успокоился и укатил. Я бросилась в распахнутые ворота кладбища. Быстрее, быстрее, чтобы не разминуться с тобой, чтобы поскорее оказаться в твоих объятиях и услышать долгожданное «все хорошо».
Я понеслась по центральной дороге. Вороны возмущенно каркали мне вслед, но объясняться с ними я не собиралась, не до того сейчас! Да и гиблое это дело – беседовать с воронами. Правду говорят, что они умные, но неотъемлемая часть в меру большого ума – досадное высокомерие. Поэтому пока вытянешь из ворон хоть что-нибудь дельное, три тысячи раз пожалеешь, что ввязался в беседу, и порядком потреплешь себе нервы. А еще говорят, что вороны – это неупокоенные души умерших, но вот это как раз не соответствует истине. Я как-то в своей наивности спросила об этом у них, но они в ответ обидно загоготали, дивясь человеческой тупости. Потом еще и оскорбились: их, Птиц с большой буквы, считают останками каких-то там людей! Ужасно унизительно.
В узких тропинках было легко запутаться, и ноги повели меня не туда. Я никогда прежде не видела этих могил: здесь упокоились троеградские военнослужащие, и тропинку по обе стороны загромоздили горельефы, изображающие победоносные шествия. Вокруг почти каждого памятника на вечернем ветру подергивались разноцветные ленты с глупыми высокопарными надписями вроде «ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ». Пожелание устроить таковую похвально, но истинно ли оно? Ведь это так цинично – перенести свое стремление в пустые слова, на широкую ленту, которая через несколько лет истлеет вместе с теплым и одновременно бездушным посылом…
Выпуклые лица троеградских воинов косились на меня с ледяной недоброжелательностью, от которой пробирала дрожь. Я поспешила миновать их территорию, совершенно забыв, что мне надо вернуться на знакомую тропу. Но, поплутав между могил, все-таки вышла к Защитнику. Ангел с поднятым мечом в плотных сумерках выглядел куда более грозным. Однако если в первую нашу встречу лицо его светилось суровым и, бесспорно, справедливым величием, то теперь я ясно различила в этом облике решительный и непонятный протест.
Я невольно остановилась. Возникла уверенность, что если я сделаю хоть шаг мимо него, то меч опустится. Все в нем говорило – нельзя, нельзя, нельзя. «Как будто проход дальше был возможен только с тобой!» – обиженно подумала я.
Вдохнув в легкие побольше воздуха, я все-таки сделала шаг вперед. Мои глаза не отрывались от пустых глаз ангела. Еще один шаг. Мне почудилось, что меч стал опускаться…
Иллюзия! Я засмеялась и заплакала одновременно, повернулась и вместо того, чтобы броситься налево, побежала направо – там дорога была гораздо шире, и по ее краю получится пройти, не рискуя пострадать от ангельского меча, при условии, конечно, что он опустится. Слезы туманили взор, мне чудилось движение, но я невредимой добралась до леса. Того, через который проходили мы, когда шли к могиле твоей сестренки, или другого? Должно быть, другого, ведь я свернула не туда. Но, испуганная и растерянная, я пыталась скрыться от Него – в ушах продолжало стучать, – надвигающейся ночи и кошмаров, которые она несла вместе с собой.
Как и в том леске, здесь было много могил, старых, совсем заброшенных. Наверное, лес вырос уже потом, когда этот участок кладбища пришел в запустение. В сумраке я спотыкалась о покосившиеся плиты, почти полностью скрытые под землей и заросшие мхом.
И вдруг услышала твой голос.
Слезы сразу исчезли, сердцебиение успокоилось. Как завороженная, я пошла вперед, уже не обращая внимания ни на темноту, ни на надгробия – ноги сами переступали через них, хотя глаза решительно ничего не видели. Еще не слыша толком, что ты говоришь, я оказалась очарована твоим голосом. Твердый и уверенный, он разносился над глухотой кладбища чарующей звонкостью…
– Il est minuit; on ne voit plus un seul omnibus de la Bastille à la Madeleine. Je me trompe; en voilà un qui apparaît subitement, comme s’il sortait de dessous terre. Les quelques passants attardés le regardent attentivement; car, il paraît ne ressembler à aucun autre!..[5]
За деревьями показался просвет, в наступающей тьме уже почти незаметный. Я пошла на него – и на твой голос. Не понимая почти ни слова, я была очарована тем, что ты декламировал; незнакомые слова погружали меня в недра прекрасной, жестокой и печальной истории…
– L’omnibus, pressé d’arriver à la dernière station, dévore l’espace, et fait craquer le pavé… Il s’enfuit!..[6]
Я осторожно выглянула из-за деревьев. Ряд высоких надгробий мешал мне видеть как следует, но я все-таки разглядела тебя. В этой части кладбища были просторные тропы, сходящиеся в совершенно пустом центре, у
