Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли
– На самом деле их двое; они похожи друг на друга больше, чем близнецы, верно?
Кинрик был прав, но Гай внезапно преисполнился уверенности, что всегда и везде безошибочно узнает Эйлан – как узнал сейчас. Всю свою жизнь он будет одним из тех немногих, кто способен различить этих двух женщин – словно по наитию. В голове возник обрывок воспоминания, неразрывно связанный с огнем и болью, – Эйлан видела его, Гая, во сне!
Исподволь сравнивая девушек между собою, молодой римлянин подмечал множество мелких отличий: Диэда чуть выше, волосы ее зачесаны гладко и ровно, а у Эйлан выбиваются из-под повязки маленьким ореолом кудряшек. Лицо Диэды гладкое, бледное, с безупречными чертами, мрачновато-серьезное; а Эйлан розовеет нежным румянцем, словно в лице ее задержался солнечный свет.
Теперь девушки уже не казались ему такими похожими, а уж голоса их так и вовсе звучали по-разному. Диэда небрежно обронила какую-то любезность; голос ее был глубоким и певучим – совсем не таким, как у застенчивой, смешливой Эйлан.
– Стало быть, ты – тот самый недотепа из кабаньей ямы? – серьезно осведомилась Диэда. – По рассказам Кинрика я ожидала увидеть олуха не от мира сего, а ты, вижу, не такой уж и дикарь.
Гость ответил ни к чему не обязывающим кивком. Холодная, невозмутимая сдержанность странно не вязалась с образом девушки столь юной. К Эйлан Гай с самого начала почувствовал симпатию, а эта его, похоже, невзлюбила – хотя с чего бы?
Кинрик кивнул и обернулся к молодой женщине, что прошла мимо с кувшином молока.
– Майри, нашего гостя зовут Гавен. Или ты так увлеклась дойкой, что даже и слова привета ему не скажешь? – Женщина учтиво наклонила голову, но ответить не ответила. Она отвернулась; только теперь Гай заметил, что она вовсе не толстушка – она на сносях. Глаза ее покраснели от слез.
– Вот и вся наша семья – да, и еще моя маленькая сестричка Сенара, – промолвил Кинрик. Девчушка шести-семи лет, со светлыми, как у Эйлан, волосами застенчиво выглянула из-за юбки Майри, и, расхрабрившись, сообщила:
– Эйлан сегодня не пришла ко мне спать; мама говорит, она всю ночь с тобой просидела!
– Горжусь оказанной мне честью, – рассмеялся Гай. – Однако ж мало успеха имею я в глазах женщин, если самой хорошенькой до меня дела нет! А тебе-то почему, малышка, не хотелось за мной поухаживать?
Круглолицая, розовощекая девчушка напомнила Гаю его родную сестру: та умерла три года назад, ненадолго пережив мать. Гай здоровой рукой притянул девочку к себе; она тут же вскарабкалась на скамью рядом с ним и удобно устроилась под боком. Позже, когда старшие, Майри и Диэда, принесли еду, малышка потребовала, чтобы им с гостем досталась одна тарелка на двоих, и Гай, рассмеявшись, смирился с детским капризом.
Кинрик и Диэда вполголоса беседовали промеж себя. Гай попытался приступить к трапезе, но с перевязанной рукой это оказалось непросто. Эйлан заметила, как трудно ему приходится, подошла и села с другой стороны. Сняв с пояса маленький острый ножик, она незаметно разрезала все то, что лежало на тарелке, на мелкие кусочки, с которыми раненый вполне мог управиться, и потихоньку, так, чтобы никто кроме них троих не услышал, велела ребенку не докучать гостю. И, вновь засмущавшись, молча отошла к очагу. Гаю отрадно было наблюдать за девушкой.
Одна из служанок принесла к Майри годовалого ребенка, и молодая женщина без тени смущения расстегнула платье и принялась кормить сына грудью, одновременно болтая с Кинриком. Вот она с простодушным любопытством оглянулась на Гая и обронила:
– Теперь понимаю, зачем тебе понадобилось одалживать у меня мужнину запасную тунику и штаны. Родри-то ушел… – Молодая женщина прикусила язык и нахмурилась. – Думается, он не возражал бы ссудить свое добро гостю, хотя, чего доброго, еще скажет мне пару теплых слов, если узнает, что я отдала кому-то его сухую одежу, пока он там мерзнет в лесу. Гавен, скажи-ка: а что, все силуры такие же коротышки, как ты, – ни дать ни взять маленький народец, или, может, однажды ночью в постель к твоей бабушке забрался какой-нибудь римлянин?
Даже если бы Гай и придумал, что сказать, слова его потонули бы в общем громовом хохоте. Юноше вспомнилось, что у бриттов в обычае грубые шутки – воспитанный римлянин посчитал бы их дурным тоном. Правда и то, что силуры по меркам бриттов и впрямь малорослы, и притом смуглы, с тонкими чертами лица, в отличие от статных светлокожих белгов, – таковы были Кинрик, Эйлан, Диэда и Реис. Своего дядю, вождя силуров, Гай видел всего-то несколько раз, но тот запомнился ему как человек могучий и властный, невзирая на невысокий рост, – он был скор на ярость и смех, а предплечья его покрывали татуировки в виде драконов.
Гай, наконец, нашелся с ответом. В обществе римлян он не дерзнул бы произнести вслух ничего подобного, но здесь к такого рода подначкам, похоже, относятся иначе.
– Не знаю насчет бабушки и римлянина, госпожа Майри, но одежда твоего мужа мне как раз впору – и ты, я вижу, против такой замены нимало не возражаешь!
Кинрик, запрокинув голову, басовито расхохотался, а вслед за ним и все остальные. Даже невозмутимая Реис улыбнулась краем губ, но тут же снова посерьезнела, словно знала что-то такое, о чем не подозревала Майри. В приветливом радушии хозяйки вдруг почудилось некоторая принужденность. Она обернулась к Арданосу.
– Отец, не настало ли время для музыки?
Арданос взялся за арфу – и пристально поглядел на Гая. Юноша внезапно преисполнился уверенности, что старый друид отлично знает, кто он таков и откуда. Но с какой бы стати? Гай уродился темноволосым, в отца, но ведь и у силуров, равно как и у некоторых других западных и южных племен, волосы темные и вьющиеся. Гай готов был поклясться, что старикана в жизни не видел. Воображение разыгралось, не иначе… Скорее всего, этот пронзительный взгляд, в котором якобы читается узнавание, говорит просто-напросто о близорукости.
Старик-друид ударил по струнам раз, и другой, и
